День рождения в Лондоне. Рассказы английских писателей
Шрифт:
— Нет, ты только посмотри, до чего ж он хорош в форме! — восторгалась миссис Левинсон.
Это было и так, и не так. От ног до воротника Маркус был матрос как матрос — коренастый, широкоплечий, а вот лицо над воротником — ухмыляющееся, сухопутное, европейское лицо — было явно не отсюда.
— Ну, как ты находишь Марион? — вопрошала миссис Левинсон. — Выросла, не узнать?
— Да, она уже не девочка, — Маркус улыбался, его глазенки обшаривали ее с ног до головы. — Стала совсем взрослая.
— Вот видишь! — сказала миссис Левинсон,
— Ни за что бы не поверил! — сказал Маркус, его английский со времени последнего визита заметно улучшился.
Марион почувствовала, что краснеет, и рассердилась на себя.
— Пока идут занятия, мне полагается ходить в форме, — она резко закрыла тему.
— Взрослая и красивая… — повторил Маркус.
— Ей семнадцать, — сказала миссис Левинсон. — На следующий год, даст Б-г, пойдет в университет.
— Счастливица, что и говорить, — сказал Маркус.
Кофе пили в гостиной, сплошь в атласной парче, уставленной торшерами и коктейль-барами на хлипких ножках, — арене бесчисленных карточных баталий.
— Ну, рассказывай, рассказывай, — наседала миссис Левинсон. — Как ты и что, как тебе живется в Израиле, нравится ли тебе флотская жизнь?
— Очень нравится, — сказал Маркус. Он сидел расставив ноги, на краешке дивана, брюки на его мощных ляжках только что не лопались, в пальцах зажата сигарета. Миссис Левинсон метнулась молнией — поставить на столик перед ним пепельницу.
— И где ваш корабль стал на якорь?
— Я же писал — в Плимуте. Когда мы сошли с корабля в Гамбурге, нам кричали из толпы: «Жиды пархатые». Ну мы с ними и схватились…
— И как — поколотили их? — прервала его миссис Левинсон: ей не терпелось узнать, чем всё кончилось.
— Да, — сказал Маркус и раздавил сигарету в пепельнице, — поколотили.
— Почему бы вам не пройтись перед обедом? — сказала миссис Левинсон.
— Что ты, мама, — сказала Марион. — Мне же надо заниматься.
— Тебе не помешает пройтись, — прошипела миссис Левинсон и впилась пальцами в руку Марион. — Он что, часто приезжает? — Затем, повысив голос, умильно: — Поведи его в парк. Дотуда минут пять, не больше.
Не слушая никаких возражений, миссис Левинсон выпроводила их, и они отправились в парк; Марион с унылой миной плелась нога за ногу. Рослая, белокожая брюнетка с зелено-карими глазами, она, если б не несколько чересчур рвущийся вперед нос, была бы красотка хоть куда.
— Почему ты не хотела пойти со мной? — спросил Маркус.
— Дело не в тебе, — сказала Марион, не глядя на него. — Просто мне надо заниматься.
— А ты не только в школе, ты и дома занимаешься?
— Да, — сказала она: ее раздражала как его тупость, так и догадливость. — В последнем классе надо много заниматься.
Маркус ничего на это не ответил, дальше они шли молча. Разговор с ним у нее не клеился и при более благоприятных обстоятельствах, теперь поддерживать разговор стало еще труднее: Маркус и пугал
— Ты изменилась, — наконец прервал он молчание. — И не скажешь, что школьница. Совсем взрослая стала, а какая красотка.
— Спасибо, — сказала она, но благодарности не испытала. Вообще-то такой комплимент ее обрадовал бы, но в его похвале крылось что-то пакостное.
— А с парнями ты встречаешься?
— Хожу иногда на вечеринки.
Это была далеко не вся правда: она постоянно ходила на вечеринки, и то и дело схватывалась, и не на шутку, с матерью — та требовала, чтобы она ходила на вечеринки не так часто и возвращалась не так поздно.
— Хотелось бы мне пойти куда-нибудь с такой красоткой, как ты, — сказал Маркус. — Почему бы нам не сходить сегодня потанцевать? — и подхватил ее под руку.
— Я не могу! — от испуга голос у нее сорвался на крик, она стряхнула его руку. — Никак не могу: я уже договорилась встретиться с… с подругой.
— Ну и ладно, — неожиданно он повысил голос, заговорил бесстрастно, авторитетно, — что ты так разволновалась? Нет так нет.
Они уже шли по парку мимо платанов, чьи опавшие листья гонял ветер, мимо круглящихся зеленых взгорков, мимо оленей, пасущихся за загородкой посреди парка. Всякий раз, когда Маркус приближался к ней, Марион отстранялась, в результате, они продвигались по диагонали, точь-в-точь, как два слона, преследующие друг друга на зеленом шахматном поле.
За обедом — в честь приезда Маркуса на обед подали рубленую печенку и вареную курицу — миссис Левинсон снова приступила к Маркусу с расспросами. Он отвечал почтительно, но кратко: человек дела на слова скуп. Раз он прижался к Марион коленом, и она поспешно отдернула ногу.
— Послушайте, — с девической игривостью предложила миссис Левинсон, когда с обедом было покончено. — Почему бы нам не сходить в кино?
Маркус с ходу согласился, Марион понимала, что спорить бесполезно. От Голдерс-Грин они поехали на метро — машину взял мистер Левинсон, — и в вагоне смуглые, добродушные еврейские лица оборачивались на них и при виде формы Маркуса с гордостью перешептывались.
Маркус, похоже, ничего не замечал, немногословно, но вежливо отвечал на вопросы миссис Левинсон, пялясь между тем на ноги Марион.
В кино Марион постаралась сесть так, чтобы мать отделила ее от Маркуса. Никуда я с ним сегодня не пойду, думала она, ни за что. А если мама попытается меня принудить, выложу ей все-все.
Но ничего выкладывать не понадобилось. Вечер прошел en famille. [12] Когда Маркусу настало время идти спать, мистер Левинсон, разрумянившийся, сияющий, вручил ему похрустывающий конверт.
12
В семейном кругу ( франц.).