День рождения в Лондоне. Рассказы английских писателей
Шрифт:
«Напоминаю: буду в Лондоне послезавтра, мы с тобой обедаем в „Леви“».
Начисто забыл. Харрис скомкал письмо, уронил его на пол. Никчемные обеды с их неизменной рутиной. Жуткий ресторан — сплошной шик-блеск, шум-гам, отец — кичливый коротышка, манчестерский шут, тонкий нос загибается книзу крючком.
— Извини за вопрос. Так и когда же ты начнешь зарабатывать на жизнь?
— Б-га ради, папа, нельзя же вечно талдычить одно и то же. Всем барристерам поначалу приходится туго.
Обиделся.
— Чем тебе плох Манчестер? У меня налаженное дело — ждет тебя.
С
— Экая досада, — сказал он вслух с выговором воспитанника престижной школы.
Как бы там ни было, а в его контору, пропади она пропадом, я не пойду — и точка.
В котелке, помахивая зонтиком, подвешенным на изгиб локтя, неотличимый в толпе, он пересек Кингс-Бенч-уок. На приветствия других котелков отвечал с обычной приветливостью, тяжелое лицо расплывалось в ответной улыбке.
— Харрис, ты не помнишь, Пим с нами в «Тринити» [11] не учился?
— Помню. Он жил со мной в одном подъезде, гребец.
— Похоже, сегодня он защищает наших противников.
— Точно он, он самый. Бракоразводное дело.
— Доброе утро, Сондерс, — сказал он, входя в контору.
— Доброе утро, сэр, — ответил клерк.
Коллинз — у них был один кабинет на двоих — уже сидел за столом.
— Неподобающее облачение, видит Б-г. — Кратко, на нарочито старомодный манер приветствовал его Коллинз.
11
Тринити — Тринити-колледж (основан в 1554 г.), колледж Оксфордского университета.
— Да я всего на минуту. Нужно заскочить к портному… ну а днем… днем другие дела. — Слова сопроводил заговорщицкой улыбкой. Жуир. Светские визиты. Летом — обеды под открытым небом в дорогих ресторанах. Загородные, ночные клубы. Гонки со скоростью сто тридцать километров в час по Грейт-Вест-роуд.
— Хлыщ, вот ты кто, — сказал Коллинз, и Харрис застенчиво улыбнулся — ну прямо, как собака, когда ей чешут брюхо.
Коллинз сказал:
— Я тут познакомился с одним человечком из юридической фирмы «Коэн и Монтегю».
Пухлые руки Харриса — он вскрывал письмо — замерли, застыли. Он остолбенел, окаменел — изваяние Будды да и только. Замолчи. Больше ничего не говори. Замолчи.
— Тебе о них что-нибудь известно?
— Нет, — сказал он.
Вот оно, вот — сейчас засадит нож под ребра.
— Похоже, очередная компашка еврейских ловкачей.
Вот оно! Но он уже оторвался — парил в другом измерении, там евреев нет, там он недосягаем.
— Похоже на то.
Обедать он пошел в «Оксфордский и кембриджский клуб», за разговором о бегах выпил в баре четыре порции виски с компанией молодых барристеров и биржевых маклеров. За обедом разговор продолжился, он заказал бутылку кларета.
В
А вот и автобус, внизу все места были заняты, и он тяжело вскарабкался наверх, тут свободным осталось лишь одно место на переднем сиденье. У окна расположилась пожилая, коротко стриженая толстуха с багровым лицом, он неохотно опустился рядом с ней, в нос ему ударил удушливый запах немытого тела, и он поморщился.
— Вам что, одного места мало? — окрысилась она на него. — За мой билет такие же деньги плочены, как за ваш.
Харрис, не обращая на нее внимания, презрительно смотрел прямо перед собой.
— Вы что, оглохли? Вы меня только что в окно не вытолкнули.
В ответ на это Харрис, величаво повернув к ней голову в котелке, отрезал:
— Вы занимаете ничуть не меньше места, чем я.
Тетка, заерзав в бессильной ярости на сиденье, что-то пробурчала себе под нос. Харрис, не веря своим ушам, посмотрел на нее. Слабость — откуда ни возьмись, подкралась слабость — обволакивала, сковывала.
— Что? Что вы сказали? — с расстановкой, приглушив голос, сказал он.
— Что слышал! — ответствовала тетка, на этот раз она повернула голову и уставилась на него — темные бешеные глаза ее горели ненавистью. — Чтоб им, евреям этим. Житья от них нет.
Его все сильнее сковывала слабость. Кошмар, страшный кошмар, но это же ни с чем несообразно: такого просто быть не может. Ему представились лица пассажиров вокруг — вежливые, выжидающие.
— Вы ошибаетесь! — сказал он пискливым от возмущения голосом. — Вы с ума сошли!
— Еврей! — сказала она. — Что я, еврея, что ли, не признаю?
— Это вы обо мне? — ошеломленный, он не находил слов.
Воспоминания будоражили, подвергали все сомнению: восемь лет он был неуязвим — и вот эти годы вдруг поставлены под вопрос, осквернены. Он встал, споткнулся о зонтик и побежал по проходу, визгливо, жалостно причитая:
— Я не намерен терпеть оскорбления.
Посреди Парк-лейн соскочил с автобуса, всего в нескольких метрах от него со скрежетом затормозил спортивный автомобиль, водитель, высунувшись из окна, покрыл его, но он, не обращая внимания на водителя и не видя ничего вокруг, мчался к спасительному тротуару.
— Ненормальная! — твердил он. — Ясное дело — ненормальная, иначе и быть не может!
Брайан Гланвилл
Выжил
— Билл! Марион! — миссис Левинсон потрясала тонким, испещренным каракулями листком. — Письмо, авиапочтой, от Маркуса! Он едет в Англию, на следующей неделе будет у нас! Правда, здорово? Он приедет в Лондон! — возбужденно, совсем по-девчоночьи смеялась она.