День сардины
Шрифт:
— Скорей у меня руки отсохнут.
— Жаль, что ты не так щепетильна кое в чем другом.
Мы оба вскочили, едва сдерживаясь.
— Ты о чем это?
— Да о твоем дружке.
— Ах ты, гаденыш…
На этот раз в меня полетел не чайник, а хлебница. Но я не зевал. Тогда она в бешенстве бросилась на меня. Я пригнулся, а выпрямляясь, со страху стукнул ее. Она остановилась как вкопанная. Потом отвернулась, пошла в угол и села на стул.
— Прости меня, мама, — сказал я, подходя к ней.
Она не ответила. Не сказала даже: «Ты меня ударил!» — и, честное слово, я восхищался ею. А ведь ей было очень больно.
— Я нечаянно, мама, ты так на меня накинулась. Нечаянно… Я не хотел.
Я уже стоял перед ней на коленях, а она обхватила мою голову и притянула к себе. Помнится, я плакал, как ребенок.
— Прости, мама. Возьми деньги, все возьми, что осталось. Я был не прав. — Я сказал так, но не скрою, при этом у меня мелькнула мысль, что напрасно я так легко сдался. Но мне сразу же стало стыдно.
— Нет, мальчик, — сказала она. — Не нужны мне твои деньги. Видит бог, не нужны. Я просто хотела поговорить по-хорошему и не совладала с собой. Оставь себе деньги, но относись ко мне по-человечески.
— Клянусь.
Мы долго сидели молча. Потом она спросила:
— Что ты имеешь против него?
— Не знаю. Вроде бы ничего… Будь он только жильцом.
— Я была одна больше пятнадцати лет, — сказала она.
— Не могу себя пересилить, мама. У меня все внутри переворачивается, как подумаю, что между вами что-то есть.
— Он хочет жениться на мне… а я не могу больше выносить одиночества. — Видно, она почувствовала, как я весь сжался. — Что ты стал бы делать, если б я вышла замуж?
Я не, ответил. Немного погодя я встал и умыл лицо. А она поджарила мне рубец в тесте и налила чаю. Я сел и стал есть. В кухне было хорошо и уютно, мы были вдвоем, и к тому же спор решился в мою пользу. Но никогда в жизни я не чувствовал себя таким несчастным. Уже в постели я вспомнил все бои, какие мне пришлось выдержать, и сказал себе: да, брат, нельзя все время терпеть одни только поражения, но иногда поражение лучше победы.
VI
1
Если разобраться, у нас на участке было не так уж плохо, стоило только привыкнуть. Я там не скучал, и лопатой шуровать, против ожидания, приходилось не слишком много — только в первый день меня заставили попотеть, потому что сломалась машина. А так я помогал то одному, то другому — работал отбойным молотком или крепил стенки, когда грунт был рыхлый. Мне нравилось копать, потому что часто попадалось что-нибудь интересное: как-то мы наткнулись на пласт хорошего угля, и, пока он не кончился, каждый мог взять себе мешок-другой. Но бывали находки и поинтереснее. В другой раз мы откопали гнутый мельничный желоб, по которому подавалась почвенная вода, и старик Джордж сказал, что желоб, должно быть, очень старый, потому что кирпичи не фабричные, а ручной работы и в толщину не больше двух дюймов. А потом мы дошли до того места, где стояла сама мельница.
У мельничного фундамента пришлось провозиться недели две. Он был сложен из каменных глыб чуть не в ярд длиной и не меньше фута шириной, но нашим предкам этого показалось мало, и они скрепили кладку цементом, который так затвердел, что пришлось вызвать подрывника. Там, где было когда-то мельничное колесо, мы нашли тайничок. Это было утром, часов в десять. Я сразу спустился туда и стал разгребать землю руками. Отыскал несколько старинных позеленевших монет с женским профилем (я решил, что это королева Виктория, но оказалось — королева Анна) и кольцо. Кольцо было покрыто каким-то налетом, но, когда я потер его о рукав, на нем заблестел зеленый камешек. Я спрятал все это в карман и никому ничего не сказал. В законах я был не силен, но отлично понимал, что Спроггет и дядя Джордж живо отнимут у меня кольцо, и тогда не видать мне его, как своих ушей.
Но все же я показал свою находку старику Джорджу. Он сказал, что монеты медные. Но когда увидел кольцо, оживился.
— Его небось мельничиха посеяла, — сказал он. — Много, должно, слез пролила. Сдается мне, это завезли сюда из России. Береги его, покуда у тебя невесты нет, но прежде, чем кому на палец надеть, убедись, что ты не ошибся.
Я не стал слушать этот бред. Но кольцо отнес домой и никому про него не сказал; вместе с монетами я спрятал его под половицу у себя в комнате и в дождливые вечера иногда чистил монеты, но чаще разглядывал кольцо. Оно было красивое, и его, видно, долго носили — надпись на внутренней стороне нельзя было разобрать. Зато можно было сколько угодно любоваться маленьким изумрудом; он был хорошо отшлифован и ярко блестел.
Но все это так, между прочим. Я просто рассказывал вам про свою работу. Так вот, когда мне нечего было делать в канаве, я управлял бульдозером, это проще простого, или становился на место маркировщика, а он отдыхал. Или же садился на экскаватор и выбирал грунт. Экскаваторщиком был Джо Джонсон. Бывший боксер, пьяница, вредный тип. Он ни за что не позволял мне управлять экскаватором, боялся место потерять и не любил даже, когда я смотрел на него. Но я все равно научился. Были у меня, конечно, еще мелкие обязанности — кипятить чай, подметать в сарае, ездить по поручению дяди Джорджа или Спроггета.
Но чаще всего я работал со стариком Джорджем у бетономешалки. Специальными легкими лопатами мы засыпали в бункер песок и щебень, а оттуда отправляли их в дробилку. Дозу мы определяли по указателю, и смесь попадала в ковш, который опрокидывался в барабан бетономешалки. Поворот рычага, и барабан по канатам скользил к формам, знай только не зевай.
Когда мы зашивались, нам давали в помощь третьего, но обычно мы управлялись вдвоем. Работали не спеша и могли разговаривать. Главное было расшевелить Джорджа, заставить его говорить. Сначала мне это давалось с трудом. Бывало, полдня потратишь, а так и не заведешь его, слова и то из него не вытянешь. По-моему, он уже пережил свои воспоминания. Окликнешь его иной раз, а он медленно так повернется, и глаза у него как стеклянные. Но потом я узнал, какие кнопки надо нажимать.
Один раз его расшевелили конники. Это было в субботу утром: мимо проезжали ученики школы верховой езды. Мы вылезли посмотреть, как они гарцуют на своих резвых лошадках — красивые девушки в бархатных шапочках и юноши в кожаных крагах, гордо поглядывающие вокруг.
— Вот это класс! — сказал я.
— Никакой это не класс, — возразил он. — Это только тебе так кажется. А для других они все равно что вши. Для власть имущих, например, они — ничтожества, или, говоря короче, ничто. Нет никаких классов. Есть только касты. Каждый принадлежит к какой-нибудь касте, и одни простаки, вроде тебя, этого не понимают.