День состоит из сорока трех тысяч двухсот секунд: Рассказы
Шрифт:
— Я все объяснил вам в отделении, — с изысканным терпением напомнил мосье Петисьон.
— Мне это известно, мосье. Я, знаете ли, не слабоумный.
— Разумеется, нет.
— Вы заявили, что некая итальянская дама, Чиантелла, Пия, которая работает у вас служанкой по адресу: номер девяносто один бис, авеню Фоша, Париж, Франция, приобрела часы — одну пару часов, — он с особым нажимом произнес три последних слова, — одну пару часов в магазине мосье Кнусперли, Генриха, уплатив сумму в сто восемьдесят франков…
— Швейцарских франков, —
— Поскольку мы находимся на швейцарской земле, мосье, слово «франки» означает «швейцарские франки», если не будет оговорено особо, что речь идет о французских. Получив часы, она пришла к выводу, что они ей не подходят, и отправила их мадам Деморуз, Ирэн, из шале «Souriante colline», [36] дабы та обменяла их на часы примерно такой же стоимости или ниже, но без вделанного будильника. Что бы там ни было далее, она получила взамен часы в хромированном корпусе, изготовленные, как утверждают, фирмой «Помона» и оцененные фирмой «Ожье, Дюпон и сын», сто восемнадцать, бульвар Победы, Париж, в двадцать французских франков, без возмещения какой-либо разницы в цене. При заводе упомянутых часов механизм их не сработал, а заводная головка упала на пол. Верно ли это?
36
«Улыбающийся холм» (франц.).
— Это верно, — согласился мосье Петисьон.
— Таким образом, речь может идти лишь об одной паре часов, — заявил жандарм, — поскольку у мадемуазель Чиантеллы, Пии, не было желания покупать более одной пары.
— Вряд ли она ожидала получить одну — последнюю — пару за счет другой, более ценной; следовательно, речь должна идти о двух парах часов, — возразил мосье Петисьон.
— Она намеревалась иметь две пары часов? — задал вопрос жандарм.
— Разумеется, нет.
— Тогда дело касается только одной пары часов, — стоял на своем жандарм. — Вы желаете, чтобы она заплатила верную цену за часы марки «Помона Эвергоу»?
— Да.
— Значит, тогда именно эти часы нас интересуют.
— Но она уже заплатила за более дорогие часы! — вскричал мосье Петисьон, теряя самообладание.
Жандарм вздохнул.
— Кто ведет это расследование, мосье, вы или я?
— Вы, — с явным сожалением признал мосье Петисьон.
— Вот и отлично! — Жандарм вперил взгляд в Кнусперли и Деморуза. — Итак, когда Деморуз, Альберт, принес часы вам, Кнусперли, Генриху, вы отказались взять их обратно?
— Никоим образом, — решительно возразил Кнусперли.
— Это наглая ложь! — вскричал Деморуз, обрушив свой заскорузлый кулак на стеклянную витрину прилавка.
— Возьмите свои слова обратно, — вспыхнул Кнусперли, — или покиньте магазин!
— Никто не покинет магазин, пока здесь нахожусь я, — сказал жандарм. — Вы выражали желание взять часы назад?
— Как справедливо отметил мосье Петисьон, это нормальная деловая практика.
— Так почему вы тогда их не взяли?
— Деморуз отказался вернуть их.
— Клянусь богом! — взревел Деморуз, снова обрушив кулак на стекло и на сей раз разбив его. — Клянусь богом, это вонючая ложь! Итальянка прислала часы обратно в простом конверте, помеченном «Подарок. Ценности не имеет», явно с целью обмануть федеральную таможню.
Брови жандарма поползли вверх к границе растительности.
— Вы заявляете это официально, для занесения в протокол? — спросил он.
— Да, да!
— Докажите! — вскричал Петисьон.
— Я могу это доказать и докажу!
— Предъявите конверт!
Из Деморуза вдруг вышел весь пар.
— Увы, — сказал он, — я отослал ей другие часы в этом самом конверте.
— И на нем, как утверждают, надпись: «Подарок. Ценности не имеет»?
— Я… Я не помню.
— Вот цена высоких моральных принципов этих людей! — провозгласил Петисьон.
— Я-то хоть отправил в нем дешевые часы! — вскричал Деморуз. — Куда более дешевые! Самый что ни на есть подарок, не имеющий ценности.
— Так вы признаете это!
— Конечно, признаю.
— Наконец-то, — с удовлетворением сказал Петисьон.
— Я никогда не отрицал, что это более дешевые часы, — предупредил мосье Кнусперли.
— Вы, — обвинил его Петисьон, — уклонялись от ответа всякий раз, когда я спрашивал вас о цене.
— Он содрал с меня сорок франков, хотя вы, мосье, говорите, что цена им — двадцать! — взвыл Деморуз.
— А кто мне заплатит за разбитый прилавок? — проревел в ответ Кнусперли.
— Господа, — сказал жандарм с тем вымученным достоинством, к какому прибегают школьные учителя, дабы внушить своим питомцам, что разочарованы в них, — господа, с моей точки зрения, на карту поставлена не столько сумма в несколько франков, сколько честь всей общины.
Инстинктивное чутье, более острое, чем его мыслительные способности, подсказало жандарму ход, позволявший перенести словопрения в сферу гордыни и чести, подальше от фактов, ни единого из которых он не понял. Первым среди тяжущихся воспользовался спасительным проходом меж ловушек и препон Кнусперли.
— Я не дурак, — сказал он вдруг рассудительно. — Такой клиент, как мосье Петисьон, куда дороже мне, чем пустяковая приплата, а уж репутация моя — тем более. Этот магазин был основан еще в тысяча девятьсот втором году моим дедом…
— Дед твой был старый ублюдок, а ты весь в него, — вставил Деморуз.
Кнусперли ответил на оскорбление лишь печально-снисходительной улыбкой.
— … И с тех пор мы верой и правдой служим обществу, — продолжал он. — Поэтому, если все стороны согласны, я готов лично возместить разницу в цене. Речь идет о сумме в сто сорок франков. Для всех ли это приемлемо?