День статистика
Шрифт:
наблюдений, даже когда самого Дарлинга еще и на свете не было,-
думал Уиберг,-- а впрочем, наверно, Дарлинга это мало трогало. Он
любитель наук (однажды назвал их "лучшим в мире спортом для
созерцателей") и свою обсерваторию построил не для настоящих
изысканий -- просто ему нравится смотреть на небо".
Уиберг заглянул в окно, но внутри не осталось и следа былых
занятий владельца; видно, теперь этим домиком пользуется только
горничная. Уиберг вздохнул. Он был человек не слишком
чувствительный -- просто не мог себе этого позволить,-- но порой
его и самого угнетала его профессия,
Он опять пошел бродить по саду, нюхал розы и желтофиоли. В
Америке он желтофиолей никогда не видал; какой у них пряный,
экзотический аромат... так пахнет цветущий табак, а может быть
(вдруг подсказало воображение), травы, которыми пользовались для
бальзамирования в Древнем Египте.
Потом его позвала горничная. Опять провела через столовую и
дальше, по длинной и просторной, сворачивающей под прямым углом
галерее с камином из шлифованного камня и стеной, сплошь
уставленной книжными полками, к лестнице. На втором этаже
помещалась спальня хозяина дома. Уиберг шагнул к двери.
– - Осторожно, сэр! Голову!
– - крикнула девушка, но опоздала, он
не успел нагнуться и ушиб макушку. В комнате раздался смешок.
– - Вам не первому досталось,--произнес мужской голос.--Если
несешь сюда кой-что за пазухой, лучше поостеречься, черт подери.
Ударился Уиберг не сильно и тотчас про это забыл.
Эдмунд Джерард Дарлинг в теплом клетчатом халате, опираясь на
гору подушек, полусидел в огромной постели -- на пуховой перине,
судя по тому, как глубоко утонуло в ней худое, слабое тело. Все
еще внушительная грива волос, хоть они и поредели надо лбом по
сравнению с последней фотографией, что красуется на
суперобложках, и все те же очки -- стекла без оправы, золотые
дужки. Лицо его, лицо старого патриция, несмотря на болезнь, чуть
пополнело, черты отяжелели, появилось в них что-то от доброго
дядюшки--странно видеть это выражение у человека, который почти
шестьдесят лет кряду в критических статьях немилосердно бичевал
своих собратьев за невежество, за незнание самых основ родной
литературы, не говоря уже о литературе мировой.
– - Для меня большая честь и удовольствие видеть вас, сэр,-
сказал Уиберг, доставая записную книжку.
– - Жаль, что не могу отплатить такой же любезностью,-- отозвался
Дарлинг и указал гостю на глубокое кресло.-- Впрочем, я давно уже
вас поджидаю. В сущности, мысли мои занимает только один
последний вопрос, и я был бы весьма признателен вам за прямой и
честный ответ... разумеется, если вам позволено отвечать.
– - Ну конечно, сэр, к вашим услугам, В конце концов, я ведь тоже
пришел задавать вопросы. Спрашивайте.
– - Кто вы?--спросил писатель.--Только предвестник палача или
палач собственной персоной?
Уиберг смущенно, через силу усмехнулся.--Право, я вас не понимаю
сэр. Но он прекрасно понял. Непонятно было другое: откуда у
Дарлинга сведения, которые помогли додуматься до такого вопроса?
Все десять лет важнейший секрет Службы Контроля охранялся самым
тщательным образом.
– - Если вы не желаете отвечать на мой вопрос, так и мне на ваши
отвечать необязательно,--заметил Дарлинг.--Но не станете же вы
отрицать, что у вас в кармане лежит мой некролог?
Обычное подозрение, Уибергу не раз приходилось с ним
сталкиваться, и проще простого было ответить словно бы прямо и
чистосердечно.
– - Да, правда. Но ведь вы, конечно, знаете, что у "Таймс", да и у
каждой большой газеты и крупного агентства печати заготовлены
некрологи на случай несчастья с любым выдающимся деятелем, с
любой знаменитостью. Естественно, время от времени наши сведения
приходится подновлять; и, естественно, каждый репортер, когда его
посылают брать у кого-нибудь интервью, для справок в них
заглядывает.
– - Я и сам начинал как журналист,-- сказал Дарлинг.-- И прекрасно
знаю, что большие газеты обычно поручают такую пустяковую работу
новичку, молокососу, а вовсе не специальному корреспонденту за
границей.
– - Не всякий, у кого берут интервью, удостоен Нобелевской
премии,-- возразил Уиберг.-- А когда нобелевскому лауреату
восемьдесят лет и сообщалось, что он болен, взять у него
интервью, которое может оказаться последним,-- задача отнюдь не
для молокососа. Если вам угодно, сэр, считать, что цель моего
прихода всего лишь освежить данные некролога, я бессилен вас
переубедить. Пожалуй, в моем поручении есть и нечто зловещее, но
вы, конечно, прекрасно понимаете, что это в конечном счете можно
сказать почти обо всякой газетной работе.
– - Знаю, знаю,-- проворчал Дарлинг.-- Стало быть, если вами
сейчас не движет желание выставить себя в наиблагороднейшем
свете, понимать надо так: уже одно то, что ко мне прислали не
кого-нибудь, а вас, есть дань уважения. Верно?
– - Н-ну... пожалуй, можно это определить и так, сэр,--сказал