День Святого Никогда
Шрифт:
— Что еще?!
— Всадник! Там! Опять! Еще один!
— Успокойся, это памятник… Георгий Победоносец, понимаешь?
— Памятник… — обмяк Огюстен и снова засмеялся. — Памятник!
Феликс подхватил его под мышки, втянул на крыльцо и прислонил к дверному косяку. Стучать пришлось долго, и еще дольше он вынужден был перекрикиваться через дверь с глуховатой и насмерть перепуганной старухой-служанкой. Когда дверь наконец-то открыли, и Огюстен провалился вовнутрь, в прихожей их ждали доктор с кочергой в руках, его жена с тяжелым подсвечником, согбенная домработница с кухонным ножом и малыш лет пяти в цветастой
— Это вы, Феликс! — облегченно воскликнул доктор, который в свое время пользовал и самого Феликса, и Эльгу, и маленького Йозефа, и вполне мог считаться семейным врачом. — Нельзя же так! — укоризненно проговорил он, стыдливо убирая за спину кочергу.
В прихожей было так тепло, тихо и уютно, что у Феликса на миг закружилась голова. Тяжелая дверь глухо захлопнулась за спиной, отсекая мороз, вьюгу и темень, и Феликс прикрыл глаза.
— Нашатырь! — скомандовал доктор.
— Не надо, — сказал Феликс. — Я в порядке. Вы мне очень нужны, доктор. Очень.
Доктор смерил взглядом ошалелого от страха Огюстена, по физиономии которого блуждала глупая ухмылочка, и спросил:
— Что с ним?
— Не с ним, — покачал головой Феликс. — С Агнешкой. У нее жар.
Доктор побелел так стремительно, что нашатырь мог оказаться совсем не лишним.
— Я… я не могу, — пролепетал он. — Вы что, с ума сошли?! Вы понимаете, чего вы просите?!
— Пожалуйста, — сипло сказал Феликс. Налипшие у него на бровях и ресницах снежинки начинали таять.
— Нет. Это невозможно, — твердо сказал доктор и подхватил на руки позевывающего малыша. — У меня четверо внуков. Я не могу сейчас уйти из дома. Не просите, Феликс. Я не могу. — Он обнял за плечи жену. — Не могу.
Феликс молча посмотрел ему в глаза.
— Сделаем вот что, — предложил доктор, отводя взгляд и обретая уверенность в себе. — Сейчас возвращайтесь домой, и скажите Ильзе, пусть поставит Агнешке уксусный компресс, она знает, как. А утром я…
— Нет, — сказал Феликс. — Одевайтесь.
— Да вы что? Имейте же совесть! Я…
— Одевайтесь, — повторил Феликс и окинул взглядом шлафрок, кальсоны со штрипками и тапочки доктора. — Или я заставлю вас пойти так.
— Он может, — подтвердил Огюстен.
— Вы не сделаете этого! — воскликнул доктор, загораживаясь, будто щитом, уснувшим ребенком. — У меня внуки! Вы не имеете права! — Малыш проснулся и тихо заплакал. Жена вцепилась в рукав доктора и с ненавистью посмотрела на Феликса.
— Сделаю, — сказал Феликс бесцветным голосом. — Уж будьте покойны.
8
Судя по частоколу бутылок, выросшему на обеденном столе, Бальтазар успел совершить более чем один рейд в погреб, и теперь сидел на диване с миной коменданта осажденной крепости — осажденной и заведомо обреченной на поражение, однако на лице коменданта читались как гордость за проделанную работу по заготовке припасов на время блокады, так и мрачная решимость идти до конца и не сдаваться до последней капли бургундского…
Осада предстояла длительная.
Огюстен, слегка заторможенный после столь резких перепадов температуры внутри и снаружи своего ранимого организма, при виде бутылок расцвел на глазах: схватил первую попавшуюся, наполнил до краев пузатый коньячный бокал рубиновой жидкостью, вылакал
— Ну что? Продолжим наш Бальтазаров пир?
— А причем тут я? — поинтересовался испанец с наигранной апатией в голосе.
Феликс содрогнулся. Продолжения дискуссии о важности прогресса и никчемности героев он бы не вынес. Да и зрителей в столовой было слишком много для публичного выяснения отношений между испанцем и французом: Ильза, выдворенная доктором из спальни дочери за избыточную нервозность, мерила шагами расстояние от камина до двери и грызла ногти, вслушиваясь в отрывистые команды доктора и торопливые шаги Тельмы, которая то и дело пробегала вверх и вниз по лестнице, подавая то тазик для кровопускания, то кастрюльку с кипятком, то полотенца (доктор вел себя еще нервознее Ильзы, и бедной служанке доставалось по полной программе: казалось, она вот-вот разревется), а Йозеф, являя собой полную противоположность супруге и будучи спокоен до флегматичности, сидел в изголовье стола и раскладывал пасьянс — маску спокойствия несколько портил легкий озноб, из-за которого Йозеф то и дело ронял карты под стол.
Собственно, именно карты и предотвратили очередные наскоки Огюстена на героев. Заприметив колоду, француз позабыл даже о выпивке.
— Господа! — удивленно провозгласил он. — Нас же четверо! Как насчет преферанса?
Из всех идей, изложенных Огюстеном за сегодняшний вечер, эта была наиболее разумной. Особенно если сравнивать с последней его задумкой, которую он озвучил, когда они уже вышли втроем из дома доктора, и французу приспичило подняться на вершину Драконьего холма и посмотреть, «что там, в Городе, происходит?» Пришлось дать Огюстену по шее, и француз дулся на Феликса вплоть до возвращения домой; теперь же он изъявил желание играть в паре именно с Феликсом, дабы уравновесить мастерство заядлого картежника Бальтазара почти полным отсутствием опыта у Йозефа.
Минут десять тишина в столовой нарушалась исключительно заявками игроков, а также раздосадованными восклицаниями Бальтазара в тех случаях, когда его партнер путал преферанс с покером и принимался отчаянно блефовать. Азартные реплики Бальтазара и дрожащий свет оплывших стеариновых свечей живо напомнили Феликсу о десятках, если не сотнях, подобных вечеров, проведенных в странноприимных домах и трактирах по всей Ойкумене, когда ему и испанцу доводилось работать в паре: Бальтазар никогда не отправлялся в командировку без засаленной колоды карт, и если со смазливыми девицами в глухомани иногда было туго, то желающим обыграть столичного франта приходилось выстраиваться в очередь. Дважды — чтобы проиграть и чтобы убедиться, что когда человек так фехтует, то мухлевать ему незачем…
На втором этаже что-то грохнуло и перевернулось.
— Дура криворукая! — завопил, как ошпаренный, доктор.
Ильза, уничтожив последние следы маникюра, замерла и прислушалась к сбивчивым извинениям Тельмы.
— Солнышко, — обратился к жене Йозеф. — Сходи, посмотри, что там случилось…
— Пять в трефах, — заявил Огюстен, и когда шаги Ильзы стихли на лестнице, заметил мимоходом: — Ты меня сегодня изрядно удивил, Феликс… Удивил и обрадовал…
— Пас…
— Пас… И чем, если не секрет?