День Святого Никогда

Фарб Антон

Здесь им следовало соблюдать максимальную осторожность. За то время, что тянулся процесс над Бальтазаром, Феликс успел ознакомиться, пускай и поверхностно, с методами работы адвокатов и даже постиг разницу между барристером и солиситором; но сейчас он вступил на незнакомую территорию: повсюду была сплошная неизвестность, и неизвестность эта была враждебна.

Впрочем, подобные мрачные мысли, навеянные траурными одеяниями прокуроров, исчезли без следа, когда Феликс понял, что вокруг него на самом деле ничего не изменилось. Точно такие же коридоры убегали из бесконечности в бесконечность, и двери соединяли эти коридоры с юридическими конторами и судебными залами, а населяли лабиринт все те же до боли знакомые посыльные и курьеры, конторские служащие и юристы, жандармы и арестанты… И клерки

за непременными барьерами все так же ревностно стерегли секреты Дворца — вот только в поведении прокурорских клерков гораздо сильнее сквозило почти религиозное преклонение перед параграфом. Адвокаты относились к Закону и слугам его параграфам слегка легкомысленно, почти игриво, стремясь столкнуть разные параграфы лбами и посмотреть, что из этого получится; а прокуроры чтили букву и параграф Закона как нечто священное и незыблемое. Параграф для любого, даже самого рядового клерка прокуратуры был почти живым существом: прокуроры же всего лишь состояли при них кем-то вроде псарей, в чью задачу входило собрать в свору как можно больше злых параграфов и натравить их на подсудимого. Из-за этой персонификации Закона все расспросы Феликса о том, кто же персонально занимается делом Мясника вызывали у клерков в лучшем случае недоумение. Не люди здесь занимались делами — но дела занимались людьми!

«Одно дело рассуждать за завтраком об инфляции слов и реальности как об отвлеченном понятии, — думал Феликс, — и совсем другое — видеть, как это отвлеченное понятие с успехом применяется в качестве оружия, связывая меня по рукам и ногам не хуже смирительной рубашки… Куда катится этот мир?»

Клерки начинали казаться ему чуждой и загадочной породой людей. Они даже говорили на другом языке: слова были те же самые, но смысл в них вкладывался совершенно иной! Да, с гарпиями найти общий язык было проще… Но и клерки в конце концов не выдержали: после трехчасового хождения кругами по коридорам Дворца Правосудия и занудных допросов каждого встречного клерка, Феликс и Патрик добились своей цели и оказались перед дверью, ведущей в логово того самого прокурора, с которым они собирались провести одну весьма занимательную беседу — но прежде им оставалось преодолеть последнее препятствие: еще одного клерка, охранявшего вход в контору своего принципала с пылом и рвением цербера.

Это был прыщеватый молодой человек с напомаженными волосами и вытертыми до блеска нарукавниками. Он постоянно протирал очки и нервно барабанил пальцами по раскрытому бювару, и даже слышать ничего не хотел о внеурочных и незапланированных встречах с его начальством.

— Мэтр очень занят, — давал он одинаковый ответ на все увещевания Феликса. — Я могу записать вас на прием через две недели.

— Это срочно!

— Да, но мэтр очень занят…

Однообразный диалог наскучил Феликсу минут через десять. Он легко перемахнул через барьер и положил руку на плечо клерку.

— Послушайте, молодой человек…

— Додсон! Ковальски! — негромко позвал клерк.

В контору тут же, как будто они подслушивали под дверью, заглянули двое клерков из соседнего помещения.

— Это господин намерен нанести мне оскорбление действием, — пояснил цербер и снял очки. — Прошу вас быть свидетелями.

Феликс медленно выдохнул сквозь зубы.

— У вас перхоть, молодой человек, — сказал он и смахнул ее ладонью с плеча клерка. — Надо следить за своей внешностью.

— Спасибо за напоминание, — невозмутимо сказал цербер. — Будьте добры, вернитесь за барьер.

Клерки-свидетели нырнули обратно за дверь, и оттуда донесся приглушенный смешок. Патрик до хруста сжал кулаки, и неизвестно, чем бы все это закончилось — но в этот момент дверь в кабинет прокурора отворилась и оттуда вышел… Сигизмунд собственной персоной!

Одетый в строгий узкий и застегнутый на все пуговицы сюртук темно-серого цвета старик был прям, как стрела, и ступал важно, как цапля. Феликс мог только догадываться, как тяжело было Сигизмунду сохранять царственную осанку и надменную поступь с почти переломанной поясницей, и если уж он пошел на это, да еще и заложил руки за спину, выкатив грудь колесом, то это означало только одно: столь тщательно оберегаемый прыщеватым цербером прокурор умудрился довести Сигизмунда до самого края. Напрасно было бы сейчас искать во внешности Сигизмунда обычные признаки бешенства, такие, например, как нервный тик правого века или пульсация жил на виске: Сигизмунд в данный момент вовсе не был зол — он был вне эмоций. Он, строго говоря, уже вообще не был, достигнув того уровня самоотрешенности, что позволяла ему даже в самых тяжелых переделках сохранять убийственное хладнокровие. Феликс всего однажды видел своего учителя таким — в канализации города Ингольштадт, когда на них хлынула волна смердящих гидрофоров и брюзгливый старик на его глазах превратился в отлаженный убивающий механизм — и теперь Феликсу было до жути страшно встретить этот механизм ясным солнечным днем во Дворце Правосудия…

— Феликс? Ты тоже туда? — сухо уточнил Сигизмунд. — Не советую. — Он поджал губы и сделал ими такое движение, словно собирался плюнуть на порог кабинета, но передумал. — Напрасная трата времени. Да-с, совершенно напрасная трата времени… Патрик, и ты здесь? Вот что, господа, проводите-ка меня к выходу. Я хочу вам кое-что показать.

Отказывать сейчас Сигизмунду было немыслимо. На это не решились ни Патрик, ни, тем более, Феликс, вследствие чего им обоим пришлось покинуть Дворец Правосудия несолоно хлебавши и, что было особенно обидно, абсолютно неожиданно для самих себя.

— Внимательно посмотрите по сторонам, — скрипел Сигизмунд, широко шагая по коридорам, пока Феликс и Патрик в некотором отдалении следовали за ним. — И запомните хорошенько все, что вы видите.

— А что мы видим? — решился на вопрос Патрик, когда они добрались до лестницы.

— Кунсткамеру!

— Простите?

— Кунсткамеру! Собрание уродцев и ошибок природы! Музей курьезов! Недоразумений на древе эволюции! Клерки! Ха-ха! Не клерками их следовало бы именовать, а монстрами! И наихудшими из монстров, да-да, наихудшими, вы уж поверьте мне, я разбираюсь в монстрах! Да, я знаю толк во многих хтонических чудовищах, но эти… эти… Они ведь неотличимы от людей! А если — я допускаю и такую возможность! — если они и есть люди, то все они тяжело больны и даже не осознают этого!

— И чем же они больны? — осторожно спросил Феликс. «Кажется, старик возвращается к состоянию обычного белого каления, — подумал он. — Тем легче».

— Чем?!! И ты еще спрашиваешь?!! Да ты посмотри на них! — Сигизмунд обвел широким жестом застекленные клетушки барьера, разделяющего вестибюль. — Всего один взгляд, и этого хватит! — Понижать голос Сигизмунд не собирался, и его гневная филиппика раскатисто гремела по всему вестибюлю. Клерки ее попросту игнорировали, а в не оскудевающих очередях просителей зародилось легкое волнение, которое тут же и угасло, когда один из завсегдатаев Дворца выразительно покрутил пальцем у виска и объяснил всем желающим, что подобные инциденты здесь отнюдь не редкость.

К его счастью, Сигизмунд этого не видел.

— Они считают бюрократию достойным суррогатом справедливости! Беспринципность они называют широтой взглядов, а подлость именуют предприимчивостью! Слово «честь» вызывает у них истерический смех! Преданность в их понимании — это готовность предавать и быть преданным по любому поводу… Верностью они считают ложь и лизоблюдство; порядочность для них синоним глупости, а друг — это тот, кого можно ударить в спину… Они не понимают что это такое — дружба! Честность! Самоотверженность! Способность умереть за идеалы! Им не дано постигнуть, какой это груз — быть героем, и как тяжело всю жизнь нести его на своем горбу! И они еще осмеливаются говорить о Законе!!! Они даже не понимают, что настоящий закон не бывает на бумаге, настоящий закон — он всегда внутри!!!

Под конец пламенного монолога Сигизмунд схватился за сердце и начал астматически ловить ртом воздух. Они как раз вышли на улицу, и Феликс подхватил старика под локоть и бережно усадил на крыльцо под неодобрительным взглядом дежурящего у ворот Дворца жандарма.

— Патрик, поймай извозчика! — приказал Феликс. — Вам надо к врачу!

— Вздор… Все уже прошло!

— Ну тогда посидите еще минутку. Вы весь белый.

— Ох… Феликс, ну почему? — жалобно спросил Сигизмунд. — Почему это случилось? Когда весь мир успел заболеть?