День Святого Никогда

Фарб Антон

— Сигизмунда. У меня к нему дело. Ты не знаешь, где его можно найти? — спросил Феликс, в глубине души надеясь, что Огюстен ответит «нет» и с делом к Сигизмунду можно будет еще повременить.

— В Школе, где ж еще! — фыркнул Огюстен. — Он там днюет и ночует. В библиотеке сидит, знаний набирается…

— В Школе? — удивленно переспросил Феликс. — Тогда я лучше после обеда зайду. А то в полдень у меня встреча назначена, а Сигизмунд как зацепит…

— Обожди, — сказал Огюстен.

Он опустился на корточки, откинул ковер и разобрал три половицы. Под ними оказался тайник, откуда Огюстен извлек холщовую сумку и вручил ее Феликсу.

— Передашь это Сигизмунду.

К обратной стороне гостеприимства Огюстена, а точнее, к его возмутительной

привычке использовать соседа как мальчика на посылках, Феликс привыкнуть так и не смог. Вот и сейчас он сделал попытку возразить:

— А что, до завтра это подождать не может?

— Завтра — воскресенье, — внушительно сказал Огюстен таким тоном, как будто сразу после воскресенья наступит конец света. — В воскресенье Школа закрыта.

— Тоже верно, — обреченно вздохнул Феликс, принимая увесистую сумку. — Таскать ее теперь с собой…

— Ничего, не надорвешься. Главное, от огня ее держи подальше…

3

Когда Феликс упомянул о назначенной в полдень встрече, то сделано это было отнюдь не из дипломатических соображений. Встреча действительно была назначена на полдень в погребке (экс-кабаке) «У Готлиба», и хотя до полудня было еще далеко, Феликс предпочел провести оставшееся время прогуливаясь по Городу, ибо Огюстен в гневе был не столько страшен, сколько смешон и жалок, а Феликсу всегда претило быть свидетелем чьего-либо унижения.

Однако неспешной и приятной прогулки по залитым солнечным светом улицам не получилось по трем причинам. Во-первых, было слишком душно: парило, и явно к дождю, а насколько Феликс мог судить о содержимом Огюстеновой сумки, оберегать ее стоило не только от огня, но и от воды. Во-вторых, как всегда перед дождем, снова начало постреливать в колене. И в-третьих, Феликса окончательно одолели запахи. Таким уж он уродился: если Бальтазар, чтобы отрезать себя от окружающего убожества, надевал шоры на глаза, то Феликсу для этого понадобились бы ватные затычки в ноздри. Спертый воздух на тесных улочках ремесленных кварталов Нижнего Города имел столь сложный, густой и сильный букет, что Феликса на первых порах сшибало с ног, и даже теперь, пообвыкнув маленько, он с трудом переносил приступы тошноты, вызванные каждодневными запахами продуктов жизнедеятельности цеховиков. А сейчас положение усугублялось еще и миазмами, исходившими из канав, во множестве вырытых на улицах с целью замены канализационных труб. Вполне реальные, а не метафорические продукты жизнедеятельности местами фонтанировали и стекали по тротуарам.

Не выдержав такого надругательства над своим обонянием, Феликс остановил извозчика и добрался до погребка «У Готлиба» на час раньше срока.

Название своего заведения Готлиб сменил в начале лета — очевидно, надеясь, что уютно-домашний «погребок» привлечет гораздо более пристойную клиентуру, нежели разухабисто-веселый «кабак», однако надежды оказались беспочвенными. Нет, с количеством клиентов проблем не возникало: Готлиб даже подумывал прикупить соседний погреб и расширить свое предприятие вдвое, предлагая Феликсу роль партнера, от которой тот вынужден был отказаться из-за отсутствия способностей к коммерции; а вот качественных перемен в «вечерней» клиентуре Готлиба не наблюдалось, из-за чего Янису пришлось выписать из деревни обоих братьев себе на подмогу. Сейчас они все втроем сидели у стойки и хмуро потягивали портер, набираясь сил перед напряженным вечером.

Феликс поздоровался с ними, прошел за свой столик и заказал бокал рейнского вина. У него что-то пошаливали почки, и от пива он временно решил воздержаться, а традиционного бордо у Готлиба больше не подавали. Готлиб на старости лет вдруг вспомнил о своих германских корнях и прекратил торговать всякими винами, помимо немецких. Раньше его патриотизм не простирался дальше пива, которое он и пивом-то не считал, если оно не было сварено в Баварии — хотя в отношении некоторых чешских и английских

сортов с ним еще можно было поспорить, что Феликс иногда и делал с огромным удовольствием. Но теперь Готлиб решил проявить непреклонность и кормить клиентов исключительно немецкими продуктами, для, как он выражался, придания национального колорита своему погребку.

Если вдуматься, то это было одним из признаков нового времени. Раньше приступы патриотизма среди столичных кабатчиков происходили крайне редко и носили спорадический характер, ибо в Столице Метрополии такое поведение издавна считалось признаком провинциальной неотесанности и попросту дурным тоном. Теперь же на каждом шагу появлялись украшенные коринфскими портиками греческие таверны, лубочные русские пельменные, карикатурные английские пабы и шумные итальянские пиццерии. Стало модно говорить с акцентом; вернулось давно забытое землячество; над провинциалами больше не потешались… Огюстен как-то вывел из этого целую теорию, предрекая грядущий распад Ойкумены на массу враждующих королевств, и Феликс его высмеял. Это было не первое и не последнее коленце, выкинутое столичной модой (так, например, в позапрошлом году весь высший свет Столицы говорил на ломаной латыни о возрождении величия Рима, а до этого последним писком считалось ввернуть нецензурное словечко в светской беседе, чтобы быть поближе к народу), и что Феликса действительно удивляло, так это то, что нынешний выверт моды задел даже аполитичного Готлиба. Тому теперь для полноты картины не хватало только обрядиться в короткие кожаные шорты на лямках и напялить тирольскую шляпу, как за глаза хохмили о хозяине Янис с братьями. Впрочем, Феликс от критики воздерживался, справедливо полагая, что не стоит критиковать того, кто тебя бесплатно кормит…

Огюстен обычно столовался у одной веселой вдовы, подрабатывающей домашними обедами, и питал в отношении этой вдовы матримониальные намерения (нет-нет, ничего романтического, чистый прагматизм из разряда «стану помирать — некому будет подать стакан воды»), и присутствие на этих обедах заслуженного героя в его планы не входило — а их квартирная хозяйка умела готовить разве что овсяную кашу, да и ту плохо, и поэтому Феликс был вынужден стать дармоедом. А что делать, если Готлиб наотрез отказывался брать с него деньги? Есть ведь где-то надо!

Таким образом Феликс сделался уже вторым, после Бертольда, героем среди завсегдатаев погребка «У Готлиба», что ровно на один шаг приблизило исполнение заветной мечты Готлиба о возвращении былых времен, когда герои в этих стенах чувствовали себя как дома. Правда, прочие герои пока не торопились разделять свой обед с бюргерами, а ужин — с уголовниками, но Готлиб не отчаивался…

За подобными мыслями Феликс как-то незаметно для себя скоротал время до полудня и оторвался от углубленных размышлений обо всем понемножку, когда часы пробили двенадцать. На улице сыпанул мелкий слепой дождик, и Феликс стал смотреть в окно на прыгающие по лужам ноги пешеходов (ибо ничего другого из полуподвала рассмотреть было нельзя). Его собеседник опаздывал, и это было в порядке вещей, так как этот человек ни разу за всю свою жизнь не проявил ни малейших признаков торопливости. Вот и сейчас Феликс надеялся узнать о его приближении по степенной походке, которую тот сохранял в любую погоду, и которая выделила бы его из мельтешения напуганных летним дождиком пешеходов.

Либо его собеседник подъехал к погребку на извозчике, либо Феликс его просто-напросто прозевал, но о его появлении Феликс узнал от Бертольда, который, едва распахнулась дверь, затянул:

— В этот день всем добрым повезло! И хозяин, и батрак, все вместе шествуют в кабак — в День Святого Никогда тощий пьет у жирного в гостях!

Этим куплетом и самодовольной ухмылкой старый пьяница сопровождал начало каждой конспиративной встречи Феликса и Освальда, чем на корню разрушал всю ее конспиративность и здорово бесил Готлиба, который относил «жирного» на свой счет и обижался…