День триффидов (авторский сборник)
Шрифт:
— Ты хороший мальчик, Дэвид. Ты был так добр к Софи. Мне хочется отблагодарить тебя.
Мне стало неловко, и я уставился на свои башмаки. Мне еще никто не говорил, что я хороший мальчик. Я не знал, что нужно отвечать.
— Софи тебе понравилась, правда? — спросила женщина, все еще глядя на меня.
— Да, — ответил я. — По-моему, она ужасно храбрая, ведь ей было так больно;
— Ты смог бы хранить тайну — очень важную тайну — ради нее?
— Да, конечно, — согласился я слегка неуверенно. Мне было невдомек, какая тут может быть тайна.
— Ты… ты видел ее ступню и… и пальцы? — Теперь женщина смотрела мне прямо в глаза. Я кивнул.
— Вот это и есть наша тайна, Дэвид, — пояснила она. — Никто не должен знать об этом. Раньше знали лишь мы с отцом, теперь и ты. Никто не должен знать, слышишь? Никто!
— Конечно, — согласился я.
Она замолкла. То есть голос ее замолк, но мысли-то продолжали нестись, как будто кто-то кричал «никто», «никогда», а странное эхо повторяло эти слова. Но вот все изменилось, она сделалась напряженной, напуганной и какой-то яростной. Нечего было и пытаться успокоить ее мысленно, поэтому я неуклюже попытался выразить словами свои чувства:
— Честное слово, никто и никогда!
— Это очень, очень важно, — настаивала миссис Вендор. — Ну как бы тебе объяснить?
Но зачем объяснять? Я слышал ее чувства и уже все понял. Слова не имели такой силы.
Она продолжала:
— Если кто-нибудь узнает, они… они жестоко накажут ее. И нас. Нужно постараться, чтобы этого не случилось.
Теперь ее волнение стало практически осязаемым, как железная дубинка.
— Из-за шести пальцев?
— Да. Это должно остаться нашей тайной. Обещаешь?
— Обещаю. Хотите, поклянусь?
— Нет, я тебе верю.
Она и не подозревала, как твердо я умел держать слово Никому не скажу, даже Розалинде. Но все же в душе моей осталось недоумение: столько переживаний — из-за таких маленьких пальчиков?.. Однако у взрослых так часто бывает, волнуются по пустякам. Так что я еще раз повторил, что буду молчать.
А мать Софи все смотрела на меня, только грустные глаза ее как бы ничего не видели. Я начал ерзать на стуле. Она сразу очнулась и улыбнулась. Улыбка у нее была добрая.
— Можно мне приходить поиграть с Софи? — спросил я, прежде чем уйти.
Миссис Вендер заколебалась, потом все же ответила:
— Хорошо, только пусть никто не знает, куда ты ходишь!
Я уже дошел до берега, направляясь к дому, и тут вдруг воскресные наставления соединились с реальностью. В уме у меня будто щелчок раздался, зазвучали слова: «…и каждая нога должна сгибаться в двух местах, и в конце стопы должно быть пять пальцев… — и так далее, до конца: — И всякое существо, во всем похожее на человека, но Ё чем-то отступающее от Нормы, не есть человек. Оно не является ни мужчиной, ни женщиной. Оно — хула истинному образу Господа и ненавистно ему».
Мне стало не по себе, и я остановился, недоумевая Богохульство — ужасный грех, это мне внушили с рождения. Но что ужасного в Софи? Обычная маленькая девочка, — правда, куда смышленее и смелее тех, каких я знал раньше. Но ведь по Определению Человека…
Да, где-то тут вкралась ошибка. Ну, есть у нее на ноге один лишний палец… два, наверное, ноги-то две… и потому она должна быть «ненавистна Богу»?
Много непонятного в мире…
Глава 2
Домой я пробрался, как всегда. Сначала вышел на узенькую тропку, потом осторожно пошел по ней, держа руку на рукоятке ножа. Вообще-то мне не разрешали подходить к лесу, потому что хищники изредка добирались даже до Вакнука. Вдруг я наткнусь на дикого пса или кота? Но сегодня я слышал только маленьких зверьков, торопливо разбегавшихся в разные стороны.
Никого не встретив, я добежал до дома, влез в окно и тихонько пробрался в свою комнату.
Наш дом не так легко описать. Лет пятьдесят назад его начал возводить мой дед Элиас Строрм, но с тех пор появилось столько пристроек, что теперь дом со всех сторон был окружен кладовыми, сараями, амбарами: там — конюшня, тут свинарник, с другой стороны — комнаты для наемных работников, сыроварня и так далее. И все это выходило во двор, посреди которого лежала навозная куча.
Как и все дома в округе, наш дом стоял на фундаменте из крепких тесаных бревен, но он был тут самым старым, и потому его внешние стены были сделаны из камней и кирпичей, оставшихся еще от построек Прежних Людей, только стены между комнатами были мазаные.
Мой дед, если верить отцу, был добродетелен до того, что слушать становилось тошно. Много позже я сумел узнать о нем то, что казалось больше похожим на правду, хотя тоже звучало достаточно невероятно.
Элиас Строрм явился с востока, с какого-то побережья. Почему он пришел сюда, никто не знает. Он-то уверял, что ушел от грешников, чтобы основать свою общину в другом месте. Говорили еще, что соседи просто не могли его больше выносить. Как бы то ни было, он перебрался в Вакнук, в то время совсем неразвитую область, практически фронтир, новые неизведанные земли, граница обжитого края с диким.
Ему было сорок пять лет, и все нажитое им добро уместилось в обоз из шести повозок. Он был решительным, грубым и сильным мужчиной. И еще он неустанно ратовал за нравственность. Глаза его, скрытые под густыми бровями, легко вспыхивали евангельским огнем. «Преклонение перед Господом» часто слетало с его уст, а страх перед дьяволом постоянно жил в его сердце. Трудно сказать, чего было больше.
Вскоре после того как он возвел дом, Элиас уехал, а вернулся с женой очень застенчивой и очень хорошенькой, к тому же моложе его на двадцать пять лет. Говорили, что, если на нее никто не смотрел, она двигалась, как молодая телочка, но под взглядом супруга превращалась в робкого кролика. Женитьба оказалась неудачной: после свадьбы у молодой жены не зародилась любовь к мужу, она не вернула ему молодость, да и опытной домохозяйки из нее не вышло.
Элиас никогда не закрывал глаза на чужие недостатки Быстро румянец его жены увял, и она умерла, не жалуясь вскоре после того, как произвела на свет второго сына.
Дедушка Элиас ни секунды не сомневался в том, как надо правильно воспитывать сына и наследника. Вместо костей у моего отца была вера, вместо жил — принципы, а все вместе повиновалось мозгу, забитому примерами из Библии и «Раскаяний» Николсона.
Отец и сын были едины в своей вере. Вся разница заключалась в их подходе: глаза деда никогда не светились жаждой проповедовать — но он строго следил за соблюдением всех норм и законов.