День триффидов. Куколки (сборник)
Шрифт:
Я сел и взглянул на Джозеллу. Она задумчиво посмотрела на меня, затем опустила глаза и уставилась в землю. Прошло несколько минут, прежде чем мы заговорили.
– Ну? – сказал я наконец.
Она подняла голову и посмотрела на дорогу, на последних отставших от толпы, убредающих в переулки.
– Он был прав, – сказала она. – И вы знаете, что он был прав. Ведь верно?
Я кивнул:
– Да, он был прав… И все-таки он был и совершенно не прав. Понимаете, никто никогда не придет, «чтобы привести в порядок все это безобразие». Теперь я в этом совершенно
– Это так страшно, так жестоко…
– Если глядеть фактам в лицо, альтернатива очень простая, – сказал я. – Или уехать отсюда, чтобы спасти все, что можно спасти от гибели, в том числе и самих себя; или посвятить себя тому, чтобы еще хоть ненадолго продлить жизнь этих людей. Это самый объективный взгляд на вещи, который мне доступен. Но я знаю, что, очевидно, гуманный путь является также скорее всего и дорогой к самоубийству. Должны ли мы тратить время на продление страданий, если мы уверены, что в конечном счете шансов спасти этих людей нет никаких? Лучший ли это способ применить свои силы?
Она медленно кивнула:
– Да, пожалуй, выходит, что выбирать не из чего. И даже если бы мы могли спасти некоторых, то кого для этого выбрать? И кто мы такие, чтобы выбирать? И вообще как долго мы смогли бы это делать?
– Все здесь страшно сложно, – сказал я. – Я не знаю, сколько слепых сможет содержать один зрячий, когда кончатся готовые припасы, но не думаю, чтобы уж очень много.
– Вы уже все решили, – сказала она, взглянув на меня. Мне почудилось, будто в ее голосе прозвучала нотка неодобрения.
– Милая девушка, – сказал я. – Все это нравится мне не больше, чем вам. Я прямо изложил вам альтернативу. Что мы выберем? Поможем строить новую жизнь тем, кто избежал катастрофы? Или сделаем моральный жест, который вряд ли станет чем-либо большим, нежели жестом. Люди на той стороне дороги, очевидно, решили выжить.
Она погрузила пальцы в песок, затем высыпала песок из ладони.
– Я думаю, вы правы, – сказала она. – Но вы правы и в том, что мне это не нравится.
– Наши «нравится» и «не нравится» больше не имеют никакого значения, – отозвался я.
– Может быть, и так, но во всяком деле, которое начинается со стрельбы, есть, по-моему, что-то скверное.
– Он ведь стрелял в воздух, – заметил я. – И очень возможно, что он предотвратил свалку.
Из толпы уже никого не осталось. Я перелез через ограду и помог перебраться Джозелле. Человек у ворот приоткрыл створку, чтобы впустить нас.
– Сколько вас? – спросил он.
– Всего-навсего двое, – ответил я. – Мы видели ночью ваш сигнал.
– О’кей. Пошли к Полковнику, – сказал он и повел нас через двор.
Тот, кого он назвал Полковником, располагался в небольшой комнатушке неподалеку от входа, вероятно, бывшей швейцарской. Это был круглолицый человек лет пятидесяти или около того. Волосы у него были густые, но седые и аккуратно подстриженные. Такими же седыми и аккуратными были его усы, и казалось, ни один волосок в них не посмел бы нарушить строй. Лицо его было розовым, здоровым и свежим, впору молодому человеку; как я увидел позже, впору молодому человеку была и его голова. Он сидел за столом с большим количеством бумаг, уложенных в абсолютно ровные пачки; перед ним лежал чистый розовый лист промокательной бумаги.
Когда мы вошли, он устремил сначала на меня, затем на Джозеллу твердый взгляд и смотрел на нас несколько дольше, чем необходимо. Я сразу раскусил эту технику. Она призвана внушить вам, что вы стоите перед опытным судьей, привыкшим оценивать людей с первого взгляда; вы должны почувствовать, что стоите перед надежным человеком, без всяких там глупостей – или, при иных обстоятельствах, что вас видят насквозь и знают все ваши слабости. Правильной реакцией является такой же взгляд в ответ, тогда в вас признают «дельного партнера». Так я и сделал. Полковник взял перо.
– Ваши фамилии?
Мы назвали себя.
– Адреса?
– Боюсь, что в нынешних обстоятельствах они вряд ли понадобятся, – сказал я. – Но если вы считаете, что должны их знать…
Мы дали свои адреса.
Он пробормотал что-то о системе, организации и родственниках и записал. Затем последовали вопросы о возрасте, профессии и так далее. Он снова обратил на нас испытующий взгляд, нацарапал на каждой анкете еще несколько слов и сложил анкеты в пачку.
– Нужны дельные люди. Дело дрянь. Работы здесь много. Очень много. Мистер Бидли скажет вам, что надо.
Мы вернулись в вестибюль. Джозелла усмехнулась.
– Он забыл спросить у нас рекомендации в трех экземплярах, – сказала она, – но на работу мы, кажется, приняты.
Микаэль Бидли, когда мы нашли его, оказался совсем не похожим на Полковника. Он был высокий, худой, широкоплечий и немного сутулый; было в нем что-то от атлета, занявшегося интеллектуальным трудом. Во время отдыха его лицо с большими черными глазами принимало меланхолическое выражение, но редко кому случалось видеть его на отдыхе. Судить о его возрасте по седым прядям в шевелюре было невозможно. Ему могло быть сколько угодно – от тридцати пяти до пятидесяти. В то время он был сильно измотан, и из-за этого определить его возраст было еще труднее, по-видимому, он был на ногах всю ночь; тем не менее он поздоровался с нами весело и представил нам молодую женщину, снова записавшую наши имена, когда мы назвали себя.
– Сандра Тельмонт, – объяснил он. – Сандра является нашим профессиональным запоминателем – она работала в кино монтажницей, и в том, что она с нами, мы видим заботливую руку судьбы.
Молодая женщина кивнула мне и посмотрела на Джозеллу более пристально.
– Мы с вами встречались, – сказала она задумчиво.
Она взглянула на блокнот, который держала на колене. Затем на ее милой, но очень обыкновенной физиономии появилась слабая улыбка.
– О да, конечно, – проговорила она.