День твоего рождения
Шрифт:
Этот же кругляш был в обыкновенной косоворотке и в широких, как театральный занавес, полотняных штанах, очки держал в жестяном футляре, несерьезно обвязанном резинкой, и совсем не походил на человека, знающего все законы.
Кругляш расстегнул папку, которую держал под мышкой, вытащил какие-то листы, «вечное перо» и спросил бабку, кивнул на отца, на маму, на Толика, будто это не люди, а мебель:
– Не помешают?
Баба Шура оглядела торжественно маму и отца, помолчала, подбирая слово, и выговорила внятно и строго:
–
Кругляш склонил свой малый шар над бумагами, заскрипел «вечным пером», потом окинул всех официальным взглядом и объявил:
– Производится завещательный акт! Что завещаете, - обратился он к бабке, - недвижимое или движимое?
– А?
– не поняла баба Шура.
– Имущество, говорю, какое завещаете?
– закричал нотариус, думая, что, видно, бабка глуховата.
– Движимое или недвижимое?
– Деньги!
– сказала, серея, бабка.
– Наличные или на книжке?
– спросил, успокаиваясь, нотариус.
– На книжке, - проговорила бабка.
– Значит, так, - заговорил нотариус, записывая что-то в свои бумаги.
– Завещаются деньги в сумме…
– Девять тысяч…
– В новых?
– охнул Толик.
– В новых!
– гордо откликнулась бабка.
Нотариус отложил «вечное перо», подозрительно уставился на бабку.
– Вы кто?
– спросил он, неожиданно оборачиваясь к маме и отцу.
С тех пор как кругляш вкатился в комнату, отец и мать стояли растерянные, бросив свои чемоданы, и, словно интересное кино, разглядывали происходящее.
– Я дочь, - помешкав, ответила мама.
– Это мой муж, а это сын.
– Ага!
– обрадованно сказал нотариус и потрогал ладошкой свой верхний шар.
– Живете вместе?
– Жили, - тахо ответила мама.
– Завтра уезжаем.
Нотариус вышел из-за стола, подкатился к маме. Он был, наверное, ей до плеча, не выше, и Толик едва удержался, чтобы не рассмеяться.
– На новую квартиру? Кооператив?
– Нет, - удивилась мама, - в другой город. Почему вы решили?
Нотариус вернулся за стол, удивленно посмотрел на бабку.
– Вы дочери деньги завещаете?
– спросил он ее.
Баба Шура взметнула брови домиком, грозно посмотрела на маму. Будто настал ее час. Будто она прокурор теперь и вынесет свой приговор маме.
– Нет!
– сказала бабка твердо.
– Не дочери. А вот ему, - и повернула сухой палец в сторону Толика.
Толик засмеялся. Все понял он. Снова бабка представление ломает. На один вечер и хватило-то честности. Опять за свое. Опять за старое.
– И до совершеннолетия деньги мои не трогать!
– сказала она нотариусу.
Он сморщил лоб, склонился над бумагами, но тут же откинул «вечное перо».
– Нет!
– воскликнул он.
– Непонятно!
И снова скатился со стула, задвигался по комнате.
– Деньги имеете, - воскликнул он, - а живете в таком помещении!
– обвел он рукой комнату.
– Ведь и прекрасную квартиру в кооперативе построить можно, и мебель новую купить.
Нотариус подошел к шкафу и вдруг уперся в него плечом. Шкаф скрипнул.
– Ну вот!
– сказал он, словно что-то кому-то доказывал.
– Видите! Рухлядь, розваль! А вы деньги мальчику завещаете.
Он подкатился к столу, уселся за бумаги. Сказал строго, глядя на бабку:
– Вы извините! Я инструкцию нарушаю, переубеждая вас! Но подумайте: мальчику до совершеннолетия еще лет шесть, а? И потом, зачем ему деньги? Вырастет, сам заработает, а вы, извините, так и помрете в этой комнатушке.
Он снял очки, постучал дужкой по столу.
– Может, у вас конфликт?
– спросил он.
– Может, вы сгоряча? Так я потом зайду.
Он взглянул на бабку, на маму, на отца, на Толика. Покрутил головой и стал собирать бумаги.
– А вы, это, - сказала бабка, - вы инструкцию-то не нарушайте. Записывайте, что говорят.
Нотариус посмотрел на бабку и присмирел.
– Ладно!
– сказал он и заскрипел пером, повторяя под нос то, что писал: «Девять тысяч рублей… Боброву Анатолию Петровичу… по достижении совершеннолетия».
«Девять тысяч, - подумал Толик.
– Девяносто по-старому». Он зажмурился, стараясь представить себе такую гору денег. Но ничего не выходило. Никак не представлялась такая гора.
Ну и ну!.. Ну и жмотина оказалась бабка! И отца и маму пытала скупердяйством и жадностью. И вот сколько накопила. Теперь не знает, куда их девать.
– Ну и ну!..
– сказал Толик, все еще удивляясь.
– Ну и жмотина ты, бабка!
В первый раз назвал Толик вслух так бабу Шуру. Она взглянула на него строго, пристально: мол, лишу сейчас тебя наследства. Толик взгляд бабкин сразу понял и, хоть вслух она ничего не сказала, ответил:
– Нужны мне твои миллионы, - и, подумав, добавил: - Как собаке пятая нога.
И вдруг он услышал смех.
Толик повернулся и увидел, что мама и отец весело смеются. Толик удивился: неужели так смешно оказалось про пятую ногу у собаки, и вдруг понял - они не над этим смеются, а над бабкой. Баба Шура ждала, что они заплачут. Что они станут просить прощенья, раз такое наследство оказалось у бабки. Что они скажут: «Ладно, мы сдаемся, только дай эти деньги нам», - а они - они смеялись!
– О-хо-хо!..
– сказал круглый нотариус, глядя сквозь очки на бабу Шуру.
– И чего только не наглядишься в нашей шкуре.
Он заскрипел «вечным пером» по своим бумагам, мама и отец ушли за билетами, и Толик увидел, как враз, в одну минуту осунулась бабка.
Плечи ее опустились, носик повис, она кивала головой на все, что говорил ей кругляш, совсем не похожий на нотариуса, и Толик понял: ему жалко бабку.
Не хозяйка, не владычица была теперь бабка. В серой кофте, в серых чулках сидела перед нотариусом серая сухонькая старушка, божий одуванчик.