День твоего рождения
Шрифт:
Вздрагивают стекла в окнах от гула самолета, вздрагивает и народ, думает, нелетная погода кончилась. Но она не кончилась. Это просто прилетел мой дед.
Мы втроем выбегаем на бетонную полосу и мчимся под проливным дождем к самолету.
Самолет самый обыкновенный, даже не очень красивый: выкрашен в зеленый цвет.
Мы бежим по лужам к военному самолету, который привез наконец моего деда, я вглядываюсь в темный провал открытой двери и жду, как сейчас, вот сейчас - сию секундочку, дед появится на ее пороге.
Я
– Мон женераль!
Человек оборачивается, я вижу молодое лицо, белые зубы.
– Вон твой женераль!
– говорит человек и показывает рукой.
Я растерянно улыбаюсь и вижу, как вдалеке от самолета мама и отец обнимают по очереди того старика, мимо которого я пронесся.
– Какой же он генерал?
– говорю я растерянно.
– Генерал что надо!
– отвечает летчик и хлопает меня по плечу.
Я иду к маме и отцу и к тому старику, который, кажется, мне что-то сказал.
Иду медленно, не понимая сам, что произошло, как я мог ошибиться и почему он в коричневом пальто и кепке, а не в генеральской фуражке с кокардой и шинели с золотыми позументами. Я иду, а мама и папа, обняв старика, смотрят на меня, смотрит на меня и старик, и незаметно для себя я прибавляю шагу, а потом бегу к нему и тычусь лицом в холодное, пропахшее табаком пальто.
– Не признал!
– говорит дед.
– Вот беда-то, не признал!
Мы возвращаемся в аэровокзал, пробираемся сквозь толпу, и никто не обращает внимания на деда. Демобилизованные солдаты непочтительно стоят к нему спиной, а не вытягиваются по привычке - пусть им и необязательно - перед моим генералом!
Часть третья
ОТСТАВКА
Какой же он все-таки?
И вот я сижу рядом с дедом и разглядываю его. Он теперь в парадном мундире - я заставил надеть. На каждом погоне по две звезды. На груди ордена - вон тут их сколько!
Лицо у деда морщинистое, стариковское, на голове гладкие волосики. На того дедушку, который над папиным столом на фотографии, совсем не похож, усики щеточкой сбрил. Глаза одни и похожи. Блестят, смеются. Дед и сам все смеется, надо мной подшучивает:
– Что же ты! Мимо деда пробежал!
Я пожимаю плечами. Вот уж сколько мы сидим тут, за праздничным столом, а я все не могу избавиться от неприятного чувства неловкости. Действительно, шляпа. Разогнался.
Дед ерошит мои волосы, утешает:
– Ну, я тебя тоже не узнал бы, ежели встретил на улице.
Голос у деда густой, рокочущий, громкий. Когда он говорит, висюльки в нашей люстре позвякивают и в комнате будто бы тесно становится.
– Это я на войне глотку разработал, - говорит дед, - кричать много приходилось, понимаешь? И по телефону, да и возле орудий - грохот там стоит, вот и приходилось. В артиллерии вообще голос нужен.
Дед втягивает в себя воздух, лицо у него вдруг багровеет, и он кричит так, что наш дом, того гляди, рассыплется:
– О-о-о-огггонь!
Это выходит так неожиданно, что мама даже бледнеет от испуга. А папа хохочет. Вот какой голосище у деда! Я тоже смеюсь и хочу попробовать, как он:
– Оггонь!
Но у меня получается пискляво, негромко. Мама в ужасе, ночь ведь уже, но дед успокаивает ее:
– Ольга! Это я один раз. Надо же внуку доблести свои показать. А то он на аэродроме мимо меня пробежал да и сейчас вот разглядывает мои волосенки, мои дряблые щеки и думает - ну что за генерал! Вон одни звезды и спасают.
Дед смотрит на меня пристально, в упор, и я чувствую, что краснею. Пусть не так я немножко думал, но ведь думал…
– Однако ты не считай, - говорит дед, - что у меня один голос и есть. Я стреляю хорошо.
– Из ружья?
– спрашиваю я обрадованно.
– Из карабина, из пистолета, из автомата.
– Меня научишь?
– прошу я.
– Научу, если оружие достанем. Пахать умею. Плотничать немного. Плавать. Ты-то умеешь?
Я качаю головой. В нашей реке не научишься - течение в ней скорое и вода холоднющая: окунешься да и назад.
– Это похоже на вас, куркулей, у речки живут, а плавать не умеют. У меня в армии, бывало, как сибиряк - так топор.
– Какой топор?
– спрашиваю я.
– Ну, знаешь, как топор плавает?
Я смеюсь. Топор здорово плавает, это верно, бултых - и на дно.
– А научишь?
– спрашиваю деда.
– Всему научу, - говорит он и опять треплет мои волосы, - всему, что сам умею. А ведь умею! И вообще я вятский. А вятские - парни хватские. Слыхал? Семеро одного не боятся!
– Хватский!
– зовет отец деда.
– А теперь признавайся: за что в отставку отправили? Сам бы не ушел - я ведь знаю.
– «За что, за что»!
– ворчит дед. Вылезает из-за стола и ходит по комнате из угла в угол, как отец. Вопрос ему этот не нравится.
– Хватит уж, сколько можно? В девятьсот пятом родился - так, в двадцать третьем в армию взяли. Вот и считай: пятьдесят с гаком в армии. Сколько можно? Молодые растут. Им место уступать надо.
– Ну так вот, товарищ генерал-лейтенант, - говорит медленно папа, - в отставку вас вывели по состоянию здоровья, из-за сердца, это мне известно, так что здесь, у нас, отдыхайте наконец. Славу богу, за свою жизнь наработался!