День в Фонтене-о-Роз
Шрифт:
В тот же час, как и накануне, я испытала те же симптомы. У меня явилось желание встать и позвать на помощь, но я не могла дойти до дверей. Я смутно слышала звон часов: пробило три четверти девятого; раздались шаги, открылась дверь; но я ничего не видела и не слышала — как и накануне, я упала навзничь на кровать.
Как и накануне, я почувствовала острую боль на шее в том же месте.
Как и накануне, я проснулась в полночь, только еще более слабая и более бледная, чем раньше.
На другой день ужасное наваждение возобновилось.
Я
Грегориска шел за ней.
Я хотела встать, чтобы встретить его, но упала в кресло.
Он вскрикнул, увидя меня, и хотел броситься ко мне; но У меня хватило силы протянуть ему руку.
«Зачем вы пришли?» — спросила я.
«Увы, — сказал он, — я пришел проститься с вами! Я пришел сказать вам, что покидаю этот мир, ставший невыносимым для меня без вашей любви и вашего присутствия; я пришел сказать вам, что удаляюсь в монастырь Ганго».
«Вы лишились моего присутствия, Грегориска, — ответила я ему, — но не моей любви. Увы, я продолжаю любить вас, и мое великое горе заключается в том, что отныне любовь эта почти преступление».
«В таком случае я могу надеяться, что вы будете молиться за меня, Ядвига?»
«Да; только недолго придется мне молиться за вас», — прибавила я с улыбкой.
«Что с вами, в самом деле, и отчего вы так бледны?»
«Я… Господь, несомненно, сжалится надо мной и призовет меня к себе!»
Грегориска подошел ко мне, взял меня за руку, которую у меня не хватило сил отнять у него, и, пристально смотря на меня, сказал:
«Эта бледность, Ядвига, неестественна; чем она вызвана?»
«Если я скажу, Грегориска, вы сочтете меня сумасшедшей».
«Нет, нет, скажите, Ядвига, умоляю вас; мы находимся в стране, не похожей ни на какую другую страну, в семье, не похожей ни на какую другую семью. Скажите, скажите все, умоляю вас».
Я рассказала ему обо всем: о странной галлюцинации, овладевшей мной в час смерти Костаки; об ужасе, оцепенении, ледяном холоде; о слабости, от которой я падала на кровать, о шагах, что мне слышались, о двери, что, как казалась мне, открывалась сама; об острой боли и сопутствующей ей бледности и непрестанно возрастающем бессилии.
Я думала, что Грегориска примет мой рассказ за начало сумасшествия, и заканчивала его с некоторой робостью, но увидела, что он, напротив, следил за этим рассказом с глубоким вниманием.
Когда я окончила, он на минуту задумался.
«Итак, — спросил он, — вы засыпаете каждый вечер в три четверти девятого?»
«Да, несмотря на все мои усилия преодолеть сон».
«Вам кажется, что вы видите, как ваша дверь открывается?»
«Да, хотя я закрываю ее на засов».
«Вы чувствуете острую боль на шее?»
«Да, хотя след от раны едва заметен».
«Не позволите ли вы мне посмотреть?»
Я наклонила голову к плечу.
Он осмотрел ранку.
«Ядвига, — сказал он через некоторое время, — доверяете ли вы мне?»
«И вы еще спрашиваете!» — ответила я.
«Верите ли вы моему слову?»
«Как святому Евангелию».
«Хорошо, Ядвига, даю вам слово, клянусь вам, что вы не проживете и недели, если не согласитесь сегодня же сделать то, что я вам скажу…»
«А если я соглашусь?»
«Если вы на это согласитесь, то, может быть, будете спасены».
«Может быть?»
Он промолчал.
«Что бы ни случилось, Грегориска, — ответила я, — обещаю сделать все, что вы мне прикажете».
«Хорошо! Слушайте же, — сказал он, — а главное, не пугайтесь. В вашей стране, как и в Венгрии, как и в нашей Румынии, существует предание…»
Я вздрогнула, так как вспомнила это предание.
«А, — сказал он, — вы знаете, что я хочу сказать?»
«Да, — ответила я, — я видела в Польше людей, подвергшихся этой ужасной судьбе».
«Вы говорите о вампирах, не правда ли?»
«Да, в детстве я видела, как на кладбище деревни, принадлежащей моему отцу, выкопали сорок человек, умерших в течение двух недель, причем никто не мог определить причину их смерти. Семнадцать из них носили все признаки того, что они вампиры, то есть трупы их были свежи, румяны и походили на живых людей; остальные были их жертвами».
«А как же освободили от них народ?»
«Им вбили в сердце кол, а затем сожгли».
«Да, так обычно поступают, но для нас этого недостаточно. Чтобы освободить вас от привидения, я должен прежде знать, что это за привидение, и я с помощью Неба узнаю это. Если нужно будет, я буду бороться один на один с этим привидением, кем бы оно ни было».
«О, Грегориска!» — воскликнула я в ужасе.
«Я сказал: „Кем бы оно ни было“ — и повторяю это. Но, для того чтобы я мог привести к благополучному концу эту страшную историю, вы должны согласиться на все, чего я потребую».
«Говорите».
«Будьте готовы к семи часам. Отправьтесь в часовню; пойдите туда одна. Вам нужно, Ядвига, преодолеть свою слабость. Так нужно. Там нас обвенчают. Согласитесь, любимая: чтобы я мог защищать вас, я должен иметь на это право перед Богом и людьми. Потом мы вернемся сюда и тогда увидим, что делать дальше».
«О, Грегориска, — воскликнула я, — если это он, то он вас убьет!»
«Не бойтесь ничего, моя любимая. Только согласитесь».
«Вы хорошо знаете, что я сделаю все, чего вы пожелаете, Грегориска».
«В таком случае до вечера».
«Хорошо, делайте все, что вы находите нужным, а я буду помогать вам по мере моих сил; ступайте».
Он вышел. Через четверть часа я увидела всадника, мчавшегося по дороге к монастырю: это был он!
Потеряв его из вида, я упала на колени и стала молиться так, как уже больше не молятся в ваших странах, утративших веру; я ждала семи часов, вознося на жертвенник Бога и его святых мои мысли. Я поднялась с колен лишь тогда, когда пробило семь часов.