Деньги для Марии. Последний срок. Рассказы (сборник)
Шрифт:
– Ну ее. Я на нее не шибко и рассчитывал. А вот со специалистами неловко все же получилось, сердце не на месте. Ждали, ждали эту зарплату, а получать буду я. Сердятся, поди, на меня. Да и на тебя тоже – ты заставил.
– Ничего, обойдутся. Ну, пришел бы ты завтра к агроному, а ему, если разобраться, и правда деньги самому нужны. Может, он бы тебе и дал – да немного, для тебя это не выход. А ветеринар, тот совсем бы не дал. По отдельности-то легче отказывать. А я их вместе всех. – Председатель усмехнулся. – Я знаю: когда вместе – так просто не откажешь, никому неохота перед другими себя не с той стороны открывать, а когда один – больше свое на уме, и никто не видит, что хитришь, разговор без свидетелей. Это уж давно запримечено.
– А ведь и правда, – удивленно согласился Кузьма.
– Правда, правда. У нас в лагере, когда я сидел, один чудак был, он об этом целую тетрадь, толстую такую, общую, исписал. Много там у него было напридумано всякого, но вот это я помню, это я знал еще раньше, из жизни.
– Я все у тебя спросить хочу, – сказал Кузьма. – Когда тебя посадили, имел ты на нас обиду или нет?
– На кого – на вас?
– Ну, на меня, на деревенских. Мы этим бензином все пользовались, а осудили одного тебя. Ты не для себя старался.
– А за что я на вас-то должен был обижаться? Вы здесь ни при чем.
– Да оно и при чем и ни при чем – смотря с какой стороны подойти.
– Брось ты, Кузьма, – отмахнулся председатель. – Что теперь об этом говорить? Суд, что ли, новый собирать?
Разлили остатки и выпили. Председатель задумчиво умолк и теперь, раскрасневшись после спирта, совсем не походил на председателя: лицо его стало безвольным, мясистым, без всегдашней твердости, глаза смотрели тоскливо. Если бы Кузьма не видел, что председатель выпил всего ничего, то подумал бы, что он пьян.
– Ты говоришь, была или нет у меня на вас обида? – сказал потом он совсем трезвым голосом и взглянул на Кузьму. – Вы здесь, конечно, ни при чем. Может, чуть-чуть поначалу и была, что вы за меня плохо хлопочете. Я ведь тоже думал: не для себя старался, для колхоза, должны учесть. Колхоз напишет поручительство, дадут принудиловку, и все. Мне бы и этого хватило. А на суде вижу: мне вредительство паяют. Вот так, – словно удивляясь до сих пор, председатель хмыкнул. – Обида потом была, но на другое. Я, конечно, виноват с этим бензином, я с себя вину не снимаю. Но если поразмыслить, не один же я виноват, ведь не из вредительства же в самом деле я стал этот бензин покупать. Нужда заставила. У меня хлеб осыпался. Выходит, кто-то повыше тоже был виноват, где-то получился недосмотр с горючим, раз его не было. Но никто не захотел на себя вину брать, одного меня осудили.
– Вот-вот.
– Когда стали меня обратно в председатели звать, сначала не хотел идти. А потом думаю: над кем это я собираюсь каприз строить? Над колхозом? Он не виноват. Над государством? Этого еще не хватало… – Председатель помолчал и, улыбаясь, но твердо добавил: – Жалко только, что эти семь лет из моей жизни зазря отхвачены.
Дома Кузьму ждал Евгений Николаевич.
– Загулялся ты, Кузьма, загулялся. А я сижу и думаю: если гора не идет к Магомету, Магомет сам идет к горе.
– Давно ждешь, Евгений Николаевич?
– Так давненько уже. Но решил сидеть до победного конца. Я такой человек: если пообещал – надо сделать. Приезжаю сегодня в сберкассу, а ее на ремонт закрывают. Я туда-сюда, не можем, говорят, и все. Побежал на дом к заведующему. Хорошо, меня там знают. Выдали. Повезло тебе, Кузьма.
– Смотри-ка ты, как получилось!
– Да, да. А сейчас сижу и думаю: может, зря ездил, зря бегал? Тебя все нету и нету. Думаю, может, нашел уже? Но сижу, не поднимаюсь. Если пообещал, надо до конца довести. Чтобы не было обид.
– Да какие обиды, Евгений Николаевич! Спасибо тебе.
– Значит, нужны деньги?
– Нужны, Евгений Николаевич.
– Тогда держи. Вот. Круглая сумма, посчитай.
Кузьма взял у Евгения Николаевича пачку денег, спрятал ее в карман.
– Чего их считать? Все тут.
– Ну, смотри, это дело твое. Я тебя обманывать не буду. Как обещал, так и сделал. С тебя пол-литра.
– Это само собой, Евгений Николаевич.
– Да нет, я шучу. Это просто так говорится. Потом, когда все кончится, можно и выпить, а сейчас не надо. Я знаю, у тебя сейчас каждая копейка на счету. Совесть надо иметь. Мы друг другу так помогать должны, без выгоды. Как русские князья объединялись в старину против половцев, так и мы должны объединиться против несчастья. Твоя беда – это знаешь что? Это половцы, половецкое войско. Помнишь из истории? Против них мы, как русские князья, сходимся все вместе. Теперь нас попробуй тронь. Нас много, мы просто так не дадимся. А, Кузьма? Правильно?
– Правильно, – засмеялся Кузьма. – Смотри-ка, как ты рассудил! – И еще раз засмеялся.
Из комнаты высунулся Витька, глядя на них, радостно улыбался.
– Правильно, Витька? – крикнул ему Евгений Николаевич. – Проходили вы про половцев?
– Правильно. Я книжку про них читал.
– Ну и как? Похоже?
– Похоже.
– Вот видишь, кое-что понимает, значит, у вас директор?
Витька, застеснявшись, исчез. Евгений Николаевич отчего-то вздохнул, хотя по лицу его было видно, что он полностью доволен собой, и поднялся.
– Идти надо. Эти половцы нам тоже нелегко обходятся. Устал я сегодня. Пойду спать.
– Задал я тебе работу, Евгений Николаевич.
– Ничего, ничего. Я тебя не упрекаю. Надо было – сделал. Свои люди. В другой раз ты для меня сделаешь. С людьми жить – человеком надо быть. Иначе тебя уважать не будут. Правильно я говорю?
– Это правильно.
– Вот видишь. – Евгений Николаевич осмотрелся. – Мария-то болеет, что ли?
Кузьма не знал, где Мария, но на всякий случай сказал:
– Болеет.
– Что с ней?
– Голова болит.
– А, ну это не страшно.
У порога Евгений Николаевич негромко спросил:
– Как там у тебя – обещают ссуду-то?
– Обещают.
– Ага. Ну, когда дадут, тогда и расплатишься. Я тебя торопить не буду. Я знаю, ты человек надежный, за тобой не пропадет. Ну, я пошел.
Мария сидела на кровати и, положив себе на колени старый, с обтрепанными углами альбом, рассматривала фотографии. Когда Кузьма подошел, она смотрела на себя, какой была лет тридцать назад: с тяжелой косой, перекинутой по тогдашней моде через плечо, с круглым толстощеким лицом – невеста невестой, нерожавшая, нестрадавшая, плакавшая только детскими, пустячными слезами. Ничего еще тогда она не знала о себе, кроме имени, кроме того, что родилась и выросла в этой деревне и теперь будет жить дальше. Не знала о войне, о своих ребятишках, о магазине, о недостаче, думала, что для всяких бед и страданий на свете слишком много людей, чтобы все эти напасти могли выбрать ее, деревенскую, незаметную, гнала от себя мысли о том, что жизнь будет трудной, со слезами и горем. И теперь, страдая, она любовалась собой – той, которая ничего не знала, завидовала ей и навеки прощалась с ней. Раньше за всем тем, что было в жизни, некогда было попрощаться, а сейчас вот нашлось время, она села и поняла, что ничего в ней не осталось от той девчонки, ничего, кроме имени и воспоминаний, все остальное, как на войне, пропало без вести. О завтрашнем дне страшно было подумать.