Деньги
Шрифт:
— Это опять я, — отвечал я, и снова: — Сто первый номер. Это же я, опять я.
Начал я с собственной квартиры и звонил туда неоднократно. У Селины есть свои ключи, она вечно то там, то здесь... Я поговорил с Манди и Дебби, ее как бы соседками. Я позвонил в ее прежнюю контору. В ее танцкласс. Даже ее гинекологу. Никто не знал, где она. Параллельным курсом я тралил эфир в поисках Алека Ллуэллина. Я поговорил с его женой. С тремя из его подружек. С куратором, у которого он отмечается, пока идет его условный срок. Все без толку. Ну и кошмары лезут в голову в трех тысячах миль от дома.
Подал голос пес. Собственное лицо казалось мне крошечным и растерянным между толстыми пунцовыми ушами. Я откинулся на спинку и пронзительным взглядом впился в телефон. Несколько секунд тот крепился, но все-таки зазвонил. Естественно, я решил, что это она, и жадно схватил
— Алло!
— Джон Сам? Говорит Кадута Масси.
— Наконец-то, — сказал я. — Высокая честь для меня.
— Рада вас слышать, Джон. Но прежде чем мы встретимся, хотелось бы кое-что прояснить.
— Что именно, Кадута?
— Например, сколько, по-вашему, у меня должно быть детей?
— Я думал, одного хватит.
— Нет, Джон, не хватит.
— Что, больше?
— Гораздо больше.
— Сколько примерно? — спросил я.
— Джон, я считаю, у меня должно быть много детей.
— Ладно. Почему бы, собственно, и нет. Сколько все-таки — три, четыре?
— Посмотрим, — произнесла Кадута Масси. — Джон, я рада, что вы меня поняли. Большое спасибо.
— Рад стараться.
— И вот еще что. По-моему, у меня должна быть мать — седая, в черном платье. Но это не так важно.
— Хорошо, договорились.
— И вот еще что. Как вы думаете, может, мне изменить имя?
— На какое?
— Еще не знаю. На какое-нибудь более подходящее.
— Как скажете. Кадута, давайте встретимся.
После этого я заказал в номер целую батарею коктейлей и штабель тарталеток. Заказ принес тот же чернокожий коридорный, балансируя серебряными подносами на кончиках напряженных пальцев. Мелких купюр у меня не оставалось, пришлось дать ему на чай пятерку. Он скользнул взглядом по ряду бокалов, затем по мне.
— Угощайся, — предложил я, протягивая ему коктейль.
Он мотнул головой, сдерживая улыбку, отвернул подвижное лицо,
— Что так? — невозмутимо поинтересовался я и отхлебнул. — Слишком для вас рано?
— Большой компанией вчера гуляли? — спросил он, не в силах сохранять одно и то же выражение дольше пары секунд.
— Как тебя звать?
— Феликс.
— Нет, Феликс, — ответил я. — Это я все один.
— А... собираетесь гулять?
— Собираюсь. Но опять же один. Проклятье. У меня такие проблемы, что ты даже не представляешь. Другое расписание, Феликс. По моим часам давно пора обедать.
Он вскинул круглый подбородок и с усилием кивнул.
— Да, мужик, — сказал он, — на тебя только посмотришь — и к бабке не ходи, ясно, что, как начнешь, так никогда и не остановишься.
Тем я в этот день и ограничился. Залил в себя бухло и уничтожил закусон. Побрился. Подрочил, до мельчайших подробностей восстанавливая в памяти последнюю ночь с Селиной. По крайней мере, попытался. Воспоминания очень смутные, да еще потом такая толпа народа ввалилась... В итоге, пульсируя в такт с моим несчастным зубом, я промучился несколько часов перед ящиком, бессвязно бормоча и на грани отключки, словно престарелый призрак с богатым послужным списком, вот-вот готовый окончательно раствориться в воздухе, — спорт, мыльная опера, реклама, новости, другой мир. Лучше всего было варьете, вел программу ветеран эстрады — я его с детства помню, он уже тогда считался старпером. Ни хрена себе, эти мастодонты до сих пор на виду, до сих пор живы, до сих пор — подумать только — в шоу-бизнесе. Сейчас таких уже не делают. Нет, секундочку, давайте уточним — как раз только сейчас, в восемьдесят первом, таких и делают. Раньше не могли — техника не позволяла. Да на нем, наверно, живого места нет, сплошной триумф косметической хирургии. Хищное сиянье зубных протезов под стать мертвенно-пластроновому блеску выпяченной манишки. В контактных линзах зеленый тигриный блик. А загар-то, загар — как свежая краска. Нет, потрясающий вид, самый, что ни на есть, радужный. Кудри, как смоль, так и сочатся витаминами. Ушки на макушке, вполне аппетитные (наверно, резина). Когда я зашибу всю деньгу, которая мне в ближайшее время светит, и отправлюсь в Калифорнию делать заслуженную тяжким трудом, давным-давно обещанную себе пересадку тела, я вспомню этого зеленоглазого и скажу врачам, погружаясь в сладкие пучины наркоза: вот; это-то мне и надо; сделайте мне в точности так... Но теперь престарелый андроид по очереди выводит на сцену совсем древних типов, таких же бодрячков, железные люди в смокингах, мудацкий кордебалет — «мистер музыка», «шоу-бизнес собственной персоной» и тэ дэ. Секундочку. Я точно помню, вот этот с краю давным-давно помер. Вообще, если подумать, вся программа выглядит как-то странно, застойный дух и нездоровая фактура обработанной пленки, гробовой глянец — транс, паралич, трупный шик-блеск. Я переключил канал и потер щеки. Теперь экран показывал огромную автомобильную свалку, прессование ржавых остовов под мелодию шума в моих ушах, новый некрополь старых американских богов. Я снова сел за телефон, но никто нигде не отвечал.
За таким времяпрепровождением настало наконец время идти. Я забрался в свой необъятный костюм и откинул со лба волосы. Днем был еще один звонок. Непонятный звонок, странный звонок. Потом расскажу. Наверно, псих какой-нибудь. Ладно, ерунда.
Где же Селина Стрит? Где она? Ей-то прекрасно известно, где я. Листок с номером на самом виду, в кухне на стенке. Куда она делась? В какую даль подалась за бабками? Мучение, форменное мучение. За что мне так?
Я прошу одного. Я все понимаю и уже не мальчик. Просьба вполне скромная. Я хочу вернуться в Лондон, найти ее и побыть с моей Селиной один на один — ладно, хрен с ним, даже не один на один, просто быть рядом, ощутить ее запах, увидеть пятнышки в ее недовольно сощуренных глазах, контур искусно подведенных губ. Всего на несколько драгоценных секунд. Только чтобы закатить одну плюху, увесистую. Больше я ничего не прошу.
Теперь мне нужно в город, встретиться в отеле «Каравай» с Филдингом Гудни — моим партнером, посредником и приятелем. Я здесь из-за него. Он тоже здесь из-за меня. Вместе мы заработаем кучу денег. Заработать кучу денег— это вовсе не так сложно, как кажется. Трудности изрядно преувеличены. Заработать кучу денег — раз плюнуть. Вот увидите.
Я спустился на улицу, нырнул в ослепительно яркий воздушный океан. Облака были нанесены на плоское голубое небо впечатляюще быстрой и уверенной рукой.. Вот это талант. Мне нравится небо, и я часто думаю, где б я без него был. В Англии, вот где — там небо отсутствует. Благодаря игре физиологического случая (организм договорился с ядами в насквозь прокуренном номере), я чувствовал себя замечательно, просто великолепно. Манхэттен гудел весенним озоном, готовясь к июльским пожарам и безумному августовскому зною. Прогуляюсь-ка, подумал я и отправился в путь пешком.
Свернув налево с мужской Мэдисон-авеню (застегнута на все пуговицы, словно бильярдная жилетка), я двинулся на север, в бесконечную воздушную западню. Громко переругивались водители и таксисты, в неустанном поиске приключений на собственную задницу, всегда готовые к драке, конфронтации. А вот и жизнь улицы во всем ее многообразии. Аферисты разных мастей. На углу Пятьдесят четвертой в телефонной клетке из стекла и металла неистовствовал здоровенный негр. Ясно было одно: разговор у него не из легких. Нагревшийся на солнце металл будки вибрировал в такт тяжелым хлопкам розоватой мясистой ладони. Черномазый, надсаживаясь, что-то орал в трубку — не знаю уж что. Наверняка тут как-то замешаны деньги. Деньги всегда замешаны. Может, наркота и бабы тоже. Этот город буквально источает насилие, от подземных туннелей до абстрактных воздушных путей. Какой же будет достигнут баланс? Вероятно, паршивый. Все любовные связи сто раз переплетутся и спутаются с другими такими же, где люди понимают лишь непотребство и угрозу... Мне приходилось поднимать руку на женщин. Знаю, знаю, это не спортивно. В каком-то смысле — только не смейтесь — это даже нелегко. Самим-то приходилось раздавать плюхи или (это уже к вам, уважаемые дамы) получать их? Это трудно. Надо через себя перешагнуть, особенно первый раз. Потом, правда, чем дальше, тем легче. С какого-то момента ударить женщину — раз плюнуть. Впрочем, надо бы, наверно, остановиться. Когда-нибудь надо с этим делом завязать... Я поравнялся с будкой, и негр, бросив трубку на рычаг, волчком развернулся ко мне — но сразу втянул голову в плечи и снова хлопнул по железной стенке кабины, уже слабее. Табло у нас над головой высвечивало время дня и температуру воздуха.
Когда в начале седьмого я неторопливо зашел в отель «Каравай», Филдинг Гудни уже дожидался в Диммесдэйл-рум. Стоя спиной ко мне среди высоких стульев, неровно расставленных в глубине этого стеклянного грота, он вздымал ввысь два расслабленных пальца, словно грозил кому-нибудь или ставил условия. В матовом зеркале его обесцвеченное лицо с шевелящимися губами отливало сталью. Низколобый бармен с важным видом выслушивал инструкции.
—А лед только ополоснуть, — услышал я, входя. — В стакан не надо, только ополоснуть. Ясно?