Деньги
Шрифт:
Раз, под вечер, она шла по дороге к соседнему магазину, чтоб купить бананов, когда Наташа подошла к ней и остановила её.
— Не у вас ли Анатолий Павлович? — внезапно спросила она, и на лице её так и дрожали тревога и страх.
— Да, он у Петропопуло, — ответила Тотти.
— Скажите ему, будьте добры сказать… Что папе дурно, при нем доктор. Я одна сбилась с ног… не придёт ли он?
— Если хотите, я помогу вам, — сказала Тотти.
— Нет, — почему же вы! — быстро возразила девушка. — Я бы вас просила позвать его.
— Хорошо, я сейчас пришлю его.
Она быстро повернулась и пошла к даче. Товарищ прокурора сидел перед Леной, и они били
— Вас просят к этому старику: ему очень плохо, — сказала Тотти. — С ним, кажется, припадок.
Анатолий поднял голову и сказал:
— Неужели? Это очень грустно.
Лена воспользовалась этим и звонко шлёпнула его по руке, так что гул пошёл по всему дому.
— Лена, — заговорила Тотти, — оставьте его, ему надо идти, у него обязанности.
Девушка опустила руки.
— Я не держу, — виноватым голосом сказала она.
— Не послать ли лучше записку? — спросил Анатолий и тут же, вырвав страничку из записной книжки, написал:
«Что случилось? Напишите, пожалуйста».
Бумажку послали с горничной. Через десять минут она принесла ответ. Под вопросом было написано карандашом:
«Не беспокойтесь, — папе лучше».
— Ну, я так и думал, — успокоительно заметил он. — Однако, посидев ещё немного, он встал и простился.
Когда он ушёл, Тотти сказала барышням:
— Мне кажется, он — нехороший человек.
— Нет, он хороший, — обиженным тоном сказала Лена. — И я не знаю, зачем вы его взбаламутили? Ведь всё равно, он на ней не женится.
— Почему вы знаете?
— Он сам мне сказал. Он мне сказал… Вы не удивляйтесь, пожалуйста, он мне сказал, что любит меня гораздо больше, чем её.
— Он вам сказал это?
— Да, и я выйду за него замуж.
— Вы вздор говорите.
— Нет, не вздор, не вздор, — вдруг закричала Лена, и затопала ногами. — Не смейте мне так… Не смейте.
Она вдруг упала на диван и залилась слезами.
— Она гадкая, гадкая! — сквозь слезы говорила она. — Он не любит её, меня любит.
Вошла мать. Она услышала её рыдания и, переваливаясь, вползла в двери. Она равнодушно посмотрела на дочь.
— Помочите её, вспрысните, — сказала она. — Видишь, как полюбила: бьёт всю даже.
Сестра побежала за водой и стала спрыскивать Лену.
— Оставьте меня! — кричала она. — Вы все гадкие, меня все ненавидят! Я отравлюсь, я не могу больше!
— Скажите, как влюбилась! — сочувственно повторяла старая гречанка, качая головой. — Совсем пора замуж выходить: так кричит, что сама ничего не понимает.
Лена успокоилась только тогда, когда её уложили в постель. Да и там она, лёжа ничком, всё вздрагивала и судорожно пожимала плечами, спрятав лицо в подушки.
XIX
На следующий день был праздник. Все греки накануне съехались на острова, позакрывав в Константинополе свои конторы и склады. В монастыре служили обедню, и серебристый звон колокола далеко разносился по морскому простору. Тотти встала раньше своих учениц и по обыкновению вышла в садик. Мимо ограды ходил какой-то господин с большой головой, и фигура его показалась ей знакомой. Она взглянула попристальнее и узнала в нем бухгалтера, с которым познакомилась на пароходе. Он тоже признал её и радостно приподнял свою странную остроконечную шляпу.
— Фу! Слава Богу! — сказал он. — Наконец, я хоть вас нашёл. Приехал с вечера и блуждаю здесь, как воришка, заглядывая во все окна.
— Я
— Собственно, не вас, а прокурора. Но я счастлив, что и вас нашёл. Вас не съели греки?
— Нет, как видите, — засмеялась она.
— Вижу. Вижу даже, что вы цветёте. У вас лучше вид, чем на пароходе. Появился загар, глазки блестят. Что же, вы довольны вашим местом?
— Не знаю, кажется, довольна.
— О, «кажется». Противное слово! Терпеть не могу кажется, и особенно, когда что-нибудь кажется хорошим. У нас часто говорят: он, кажется, не мошенник. У нас в банке так говорят. Стараются уверить и себя и других, что все, кажется, порядочные люди и, кажется, никто не ворует. Впрочем, это всё вздор! Ну, а скажите, как же живут греки? Едят грецкие орехи, моются грецкими губками, исповедуют греческую веру?.. Кстати, как фамилия ваших принципалов? Петропопуло? Ну, вот видите! А я всё спрашивал Попандораки: мне мельком называли фамилию, но я, конечно, тотчас же и спутал. Ну, вот, очень я рад, очень. Я так и напишу нашему архитектору, что видел вас, что вы веселы, счастливы, довольны, жизнерадостны, любвеобильны и прочее, и прочее.
— Почему же любвеобильна?
— У вас в глазах горит светлая, ясная, молодая любовь ко всему: к природе, к людям, к Богу; мне кажется у вас такое настроение, что вы любите даже комаров и мух.
— Ох, как вы не наблюдательны! — возразила Тотти. — Напротив, я никого не люблю в мире, и ко всему равнодушна. На меня нашла полоса какого-то безразличия.
— Нет, вы меня не обманете, — воскликнул Алексей Иванович. — У вас под пеплом тлеют искры, — вы меня не разубедите. Так ноздри не раздуваются, когда человеку до всего всё равно. Ну, да опять-таки и не в этом дело. А вот что — укажите мне, где обитает наш прокурор. Ему, понимаете, одну за другой присылают три телеграммы. Кто его знает, о чем извещают: может у него дядя в Америке умер, или какая-нибудь фабрика его сгорела. Приносят в гостиницу до востребования одну, потом другую, потом третью. Я знаю, что он куда-то уехал на Принцевы Острова — но куда, не знаю. Фамилию его невесты тоже забыл. В гостинице почему-то совсем их фамилии не знают. Словом, чепуха, андроны на колёсах. Сам прокурор мне так же симпатичен, как подошва на чужом сапоге, но всё-таки должен же я передать нужный документ. И вот я сажусь на какой-то кривой пароход и приезжаю сюда. Вчера рыщу по всем улицам и переулкам, сижу в саду, где играет скверная музыка, и пью скверную мастику (вот тоже греческое изобретение!), — и никого не вижу из тех, кого надо. Сегодня только что выпил стакан кофе (Боже мой, что за гадость этот кофе), как опять, высуня язык, ношусь с горки на горку. Хорошо ещё, что нигде не видно дворников с бляхами, а то они задали бы мне за любопытство… Вы меня простите, что я так много наговорил. Но дело-то всё в том, что я больше недели ни слова не говорил по-русски. Вы понимаете, как это тяжело, такая является потребность отвести душу…
Они стояли у низенькой железной решётки. Бухгалтер взялся за неё двумя руками и раскачивался взад и вперёд. Девушка стояла против него, закрывшись от солнца красным зонтиком. Они почти не заметили, как возле них выросла внезапно длинная фигура юноши с покрасневшим, возбуждённым лицом.
— Pardon, mademoiselle, — говорил Костя. — Пожалуйста, pardon. Я не хотел перерывать t^ete-`a-t^ete. Но я случайно проходил мимо и вижу.
— Почему же вы это называете t^ete-`a-t^ete? — вспыхнув, спросила Тотти. — Хорошее место для свиданий — улица.