Дэниел Мартин
Шрифт:
— А теперь?
— А теперь я думаю, может, он чего-то боится? И сама начинаю чего-то бояться каждый раз, как пытаюсь набраться смелости ему сказать.
— Но ведь когда-нибудь придётся.
— Не могу — перед самыми выпускными экзаменами… Он это обязательно расценит как…
— Как что?
Замечательные у неё были глаза, поистине — зеркало души. Иногда она казалась совсем юной; вот и сейчас, пристально глядя в огонь, она казалась гораздо моложе Нэлл.
— Это его иезуитское воспитание. Моё сообщение будет настолько не ко времени, что он решит — я пытаюсь сообщить ему что-то совсем другое. Будет стараться понять — что именно.
— Ты уверена, что он не воспринимает союз с тобой как
Она улыбнулась:
— Ну раз уж ты заговорил об этом… Думаю, я для него — воплощение этой самой тьмы.
— Он очень тебя уговаривает… ну, принять эту его веру?
— Ты же знаешь, какой он. — Она пожала плечами. — Он не устанавливает никаких правил. Не ставит условий. У него все разговоры — сплошь Габриель Марсель 52 и личный выбор. Просто из кожи лезет вон, чтобы ничего не решать за меня. — Она плотнее оперлась на локоть, отодвинув ноги подальше от жаркого камина, но продолжала пристально глядеть в огонь. — На этой неделе до меня вдруг дошло, о чём на самом деле толкует Рабле. Насколько он и вправду современнее, чем вся эта шушера из Сен-Жермен-де-Пре. Насколько больше он экзистенциалист, чем все они, вместе взятые. Вот о чём я пыталась сказать там, на реке. Подумать только, ведь вся Англия охвачена стремлением к самоотречению! Прямо наваждение какое-то. А мы тут отгородились от всего в собственном крохотном мирке. Я чувствую, что примерно то же можно сказать и об Энтони с его верой. Он вечно занят мыслями о прошлом и заботами о будущем. Где уж тут наслаждаться настоящим. А Рабле — он словно потрясающе сладкая, нескончаемая ягода — вроде малины — на фоне всего этого. У него есть такие места… начинаешь думать, что он — единственное нормальное существо из всех людей, когда-либо живших на свете. — Она разглядывала кончик своей сигареты. — Попробовала объяснить всё это Энтони. Пару вечеров назад.
52
Габриель Оноре Марсель (1889–1973) — французский философ и драматург, основоположник католического экзистенциализма (христианского сократизма). Считал невозможным рациональное обоснование религии. В центре его творчества — проблема бытия, преломлённая через индивидуальный опыт человека, обретение Бога через понятие «другого». Любовь, согласно Марселю, есть прорыв к другому, будь то личность человеческая или Бог; поскольку такой прорыв с помощью рассудка понять нельзя, Марсель относит его к сфере «таинства».
— И он не всё понял?
— Наоборот. Всё до точки. Единственное, чего он не понял, — это что я только что изменила ему с другим. Мысленно.
Дэн усмехнулся, не поднимая глаз:
— Но ты ведь так это не сформулировала.
— Но это подразумевалось. Раз способна на ересь, то и на адюльтер. Особенно в тот момент, когда за этическую необузданность он вынес приговор моему жалкому женскому умишку.
— Брось. Энтони вовсе не такой.
— Разумеется. Он был такой забавный. Никак не мог поверить, что я это всерьёз. — Она принялась водить пальцем по узору потёртого турецкого ковра рядом с ковриком, на котором сидела. — Его беда в том, что он может быть только тем, что он есть, только самим собой. А ты и я — мы можем быть другими.
— Ну вот, теперь ты отказываешь ему в воображении. Это несправедливо.
— В воображении я ему не отказываю. А вот в способности действовать соответственно… Он никогда не сумел бы написать пьесу. Или роман. Ничего, что потребовало бы от него стать другим. Никогда в жизни, проживи он хоть тыщу лет. — Она замолчала. Потом заговорила снова, сменив тему: — Никак не
И снова он почувствовал, что шокирован.
— Конечно, нравится. Ты и сама это знаешь.
— Она что, не понимает, что он неодобрительно к ней относится?
Тут Дэн бросил на неё быстрый взгляд: она по-прежнему разглядывала узор на ковре.
— Это и для меня новость, Джейн.
Ложь: это неодобрение не только давно ощущалось, оно пугало. Сегодняшний день вдруг въяве обнаружил неожиданные грани, тайные трещины, время, обращённое вспять: воистину странные геометрические построения. Казалось, в Джейн говорит чуть ли не озлобленность, стремление снять шоры с его глаз и в то же время — душевная обнажённость, позволившая ему увидеть все эти глубоко запрятанные чувства.
— Он очень старается скрыть своё неодобрение. Даже от меня.
— Да что он может против неё иметь, Бог ты мой?!
— Думаю, он догадывается, что вы спите вместе. Опасается, что и во мне есть то же, что так пугает его в Нэлл. Он, видимо, принимает за чистую монету её стремление казаться этакой пустенькой сексапилочкой.
— Но это же маска. По крайней мере наполовину.
— Я знаю.
— И я тоже заслуживаю осуждения?
— Да нет. Тебя он принимает таким, как есть. Ты — дитя природы. Так он сам себе доказывает, что он не ханжа. — Она искоса взглянула на Дэна: — Тебя всё это шокирует?
— Мне кажется, во всём этом он какой-то ненастоящий.
— Но он по-настоящему любит вас обоих.
— Благодарю покорно.
— И он старается понять.
— Но он же не может искренне испытывать и то и другое чувство. Как это возможно: при нас делать вид, что ему нравится Нэлл, а за спиной жалеть, что я очутился в когтях Вавилонской блудницы?
— Просто он боится за тебя.
Он пристально смотрел на Джейн, но её глаза были устремлены в огонь. Он почувствовал, что опять не успевает за ходом её мысли.
— Ты об этом хотела мне сказать там, на реке? Когда спросила, собираемся ли мы с Нэлл пожениться?
— Это ты о чём?
— Вы с Энтони оба пришли к чёткому выводу, что нам не следует этого делать?
— По этому поводу я ни к какому чёткому выводу не пришла.
Он помолчал, потом чуть слышно сердито хмыкнул:
— А я-то думал, что мы во всяком случае заслужили вполне квалифицированное одобрение — с твоей стороны. — Он опять помолчал. Потом спросил: — Почему же тогда ты сказала, что Нэлл повезло?
— Потому что я так считаю. — И добавила очень медленно: — И я не могла прийти ни к какому чёткому выводу, потому что не могу судить об этом объективно.
Он снова постарался заставить её поднять на него взгляд.
— Почему не можешь?
— Потому.
— Это не ответ.
Она очень тихо ответила:
— Потому что я ревную.
— Из-за того, что для неё постель не проблема?
— Это была бы просто зависть. А я ревную.
Потребовалось время — минута или даже две, чтобы до него дошло. Но то, как упорно она разглядывала ковёр… Он опустил глаза и принялся разглядывать собственные, вытянутые прочь от огня ноги: он сидел опершись о стену рядом с камином и теперь чувствовал себя как человек, которого с завязанными глазами подвели к краю пропасти. В наступившей тишине Джейн пробормотала:
— «Fais ce que voudras».
— Всё как-то очень сильно усложняется.
— Может быть, наоборот, упрощается? Давно пора.
— Но я думал, вы с Энтони…
Она отвернулась и теперь опиралась на другой локоть. Он смотрел ей в спину.
— Всё это лето, когда мы собирались вчетвером, ты на меня не смотрел. Если это не было абсолютно необходимо. И я… Мне приходилось заставлять себя смотреть на тебя нормально.
Она низко наклонила голову, пряча лицо; ждала.
— А я и не замечал.