Дэниел Мартин
Шрифт:
— Сестра, которая заходила к нему перед сном, сказала — он выглядел таким умиротворённым. Говорил о тебе. — Она наклонилась — достать сигареты. Прикурила от протянутой мною зажигалки.
— Он когда-нибудь…
Она глубоко затянулась сигаретой, выдохнула дым.
— Никогда. Ни разу.
— Может, записка?
— Ничего не могут найти.
Она отвернулась к камину, глядя в открытый очаг. В очаге был приготовлен уголь, но огонь не разжигали.
— Не могло здесь быть какой-то ошибки? Может быть, под влиянием наркотических средств?
Джейн покачала головой:
— Не думаю… Они ведь…
— Но почему именно сегодня? В этот вечер?
Она ничего не ответила; постояла недвижимо, потом пошла в противоположный конец комнаты, к эркеру. Я остался
— Твоей вины здесь нет, Дэн. Ни на йоту.
— Я хочу, чтобы ты посидела.
— Ну в самом деле. Со мной всё в порядке. Я же была готова. Это и так должно было скоро случиться.
И всё-таки что-то в ней говорило мне, что она была вовсе не так уж готова: впечатление было такое, будто она опоздала на поезд и теперь не знает, как быть, — ведь она не сможет встретиться с человеком, которого должна повидать. Она стояла спиной ко мне, придерживая одной рукой локоть той, что держала у губ сигарету. Я подошёл и встал рядом.
— Ну-ка. Давай снимем пальто.
Она помешкала немного, потом высвободила из петель пуговицы и позволила мне стянуть пальто с её плеч. На лице её — она по-прежнему отворачивалась от меня — застыло какое-то странное выражение, чуть ли не недовольство, она больше походила на человека, которому нанесли смертельную, непоправимую обиду, чем на женщину, только что пережившую глубокое потрясение. Я бросил пальто на спинку дивана и пошёл назад, в дальний конец комнаты, к столику с бутылками. Я всё ещё видел и слышал Энтони так ясно и живо… и совершенно непредставимым казалось то, что мы не знали, не чувствовали, пока сидели там, в ресторане… что можно вот так, не подозревая, навеки потерять другого человека, только что обитавшего рядом, в том же пространстве и времени. Эта его фраза — «исправление неудачного проекта» — всё звучала в памяти, обретая характер ужасающе мрачного гротеска. Отпущение былого греха и уверенность в том, что я знаю, на каких условиях он мне отпущен, по какой-то уму непостижимой причине оказались для него более существенными, чем совершение нового «греха» — самоубийства. Он стоял на пороге смерти, дарованная им себе эвтаназия 170 опередила Атропос 171 всего лишь на несколько недель… но выбранное для этого акта время… чувство было такое, будто я оказался жертвой злой и к тому же неостроумной шутки. Я вернулся к Джейн с бокалом бренди в руке. Она мельком взглянула на бокал и покачала головой:
170
Эвтаназия — добровольный уход из жизни с медицинской помощью.
171
Атропос — в греческой мифологии одна из трёх богинь судьбы — Парок (или Мойр), обрезающая нить жизни и тем самым несущая человеку смерть.
— Пей сам. Я не хочу. Право.
— Один глоток.
Она сдалась, отпила глоток и тут же поставила бокал на подоконник, у которого стояла.
— Я так жалею, что ты оказался втянутым во всё это. Совершенно непростительно.
Я сказал как можно мягче:
— Тебе надо попытаться пожалеть его. Хоть чуть-чуть.
Она отвернулась, ища пепельницу. Потом с ненатуральной и вовсе не нужной тщательностью загасила в ней недокуренную сигарету.
— Я жалею нас обоих, Дэн.
На миг в её голосе зазвучали более искренние ноты, чуть окрашенные отчаянием, истинным чувством. Но, словно тут же пожалев об этой крохотной уступке нормальным человеческим реакциям, Джейн взглянула на часы:
— Мне надо сообщить Розамунд. И Нэлл.
— Я сам позвоню. Через
Она заколебалась.
— Может, так лучше. Если не трудно.
— Конечно, нет.
Она глубоко вздохнула:
— Подумать страшно, сколько всего надо сделать. Всё организовать.
— На твоём месте я позволил бы Нэлл заняться этим.
— Боюсь, назначат расследование.
— Ничего страшного.
— Они интересовались, придёшь ли ты со мной завтра утром в больницу.
— Я и подумать не мог бы отпустить тебя туда одну.
— Мне так неловко…
— Не смеши.
Джейн потупилась. Она собиралась сказать что-то ещё, но тут появилась Жизель с чайным подносом, и Джейн, казалось, обрадовалась возможности отойти — освободить место на мраморном кофейном столике у камина. Девушка жестом выразила готовность уйти, но Джейн заставила её остаться. Я сдался, отказался от чая, пошёл и взял свой бокал с виски; потом предложил позвонить Нэлл.
Выйдя в холл, я помолился про себя, чтобы к телефону подошёл Эндрю; и — после долгой паузы — мольба моя была удовлетворена. Какое облегчение — услышать наконец нормальную человеческую реакцию — потрясение, сочувствие; услышать мужской голос, высказанные мужчиной мысли. Я пресёк его попытки немедленно выехать, хоть он и сказал, что в Комптоне тумана практически нет. Они могут приехать в Оксфорд завтра, примерно к ленчу. Нет, Джейн лучше сегодня не говорить с Нэлл; да, конечно, я передам ей, что они «совершенно ошарашены, потрясены до глубины души». Да, да, я постараюсь продержаться до их приезда. Да, разумеется, я тоже очень хочу снова с ним повидаться.
Я вернулся в гостиную, а Джейн взяла свою чашку с чаем и сменила меня у телефона. Разговор длился минут двадцать, а то и дольше, а я тем временем пытался разговорить девочку-француженку: откуда она, давно ли в Оксфорде… из Экса в Провансе, всего месяц… видимо, младшая дочь Джейн жила некоторое время в их семье, когда была во Франции. Я и представить себе не мог, что же она о нас думает: ох уж эти англичане, с их флегматичностью и холодной как лёд кровью, с их инфантильными вопросами о Сезанне и о грозящей Лазурному берегу гибели. Но вернувшаяся от телефона Джейн вела себя более нормально и, казалось, снова обрела обычно свойственную ей деловитость. Розамунд поплакала, потом, видимо, решила, что всё это к лучшему… она тоже приедет к ленчу. Потом занялись вещами вполне банальными: что Жизель надо будет утром купить, где кто будет спать, когда и как сообщить Полу и во Флоренцию — Энн, и…
Около половины первого Жизель отправилась в кухню с подносом чайной посуды, а Джейн отвела меня в мою комнату — комнату отсутствующего Пола. Я увидел на стене два больших листа: один — с графическим изображением английских архитектурных стилей, на другом красовались средневековые доспехи, со всеми деталями, причём указано было название каждой детали и объяснено её назначение. Масса книг и пугающе неожиданное отсутствие вещей, какими мальчик этого возраста обычно украшает свою комнату. Пол явно увлекался историей, и я уже сейчас чуял в нём будущего профессора. Джейн бегло осмотрела комнату — есть ли тут всё, что мне может понадобиться. Она опять играла роль хозяйки, принимающей чужака из университетской среды, человека слишком выдающегося — или слишком ненадолго заехавшего, — чтобы обременять его своими личными бедами и тривиальными заботами.
— Тебе не нужно будет помочь, Джейн?
— Нет. Право, не стоит беспокоиться. Я в порядке. — Она глянула вниз, на кровать между нами. — Надеюсь, матрас не слишком жёсткий.
— Моя дорогая, меня беспокоит жёсткость вовсе не матраса.
Она на мгновение встретилась со мной глазами; я не улыбался.
— Каждый пытается выжить как умеет.
— Энтони по крайней мере был со мной откровенен.
Она отвернулась к окну. Занавеси были уже задёрнуты, но Джейн попыталась стянуть их поплотнее, потом принялась теребить их края. Ещё раньше она сняла жакет, и теперь в том, как она стояла, без всякой необходимости теребя занавеси, было что-то от детского упрямства, когда сам упирающийся ребёнок хочет, чтобы его наконец уговорили.