Деникин. Единая и неделимая
Шрифт:
Корнилов не скрывал своей антимонархической позиции, но и не принимал революционно-анархической. Первое позволило генералу сразу после Февральского переворота стать во главе Петроградского военного округа, второе — в апреле его покинуть. Телеграмму о назначении подписал 2 марта сам спикер Госдумы Михаил Родзянко: «Необходимо… для спасения столицы от анархии назначение на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения. Комитет Государственной Думы признает таким лицом Ваше Превосходительство, как известного всей России героя. Временный комитет просит вас, во имя спасения Родины, не отказаться принять на себя должность главнокомандующего
Это, правда, не помешало Временному правительству «доблестного боевого генерала» связать по рукам и ногам, идя на поводу у Совдепа и не давая ему реально наводить порядок в столице.
В июле ситуация была уже иная. Керенскому требовалось уже не просто наводить порядок, а СПАСАТЬ страну от этой волны вакханалии, чтобы волной порядка не смыло его самого. Из двух зол министр-председатель предпочел наименьшее — назначение Корнилова.
Однако генерал тоже был не лыком шит. Судьба своих двух предшественников «революционных главковерхов» научила его многому. Он тут же потребовал от правительства гарантий нормальной работы, направив в Зимний дворец ультимативную телеграмму. В ней говорилось, что Корнилов может принять верховное командование только при выполнении четырех условий:
1. Ответственности перед собственной совестью и всем народом.
2. Полного невмешательства в его оперативные распоряжения при в назначение высшего командного состава.
3. Распространения принятых за последнее время мер на фронте и на все местности тыла, где расположены пополнения армии.
4. Принятие его предложений, переданных телеграфно на совещание в Ставку 16 июля.
Керенский тут же встал на дыбы — как это так, «невмешательство в оперативные распоряжения» самого военного министра, который лично поднимал фронты в атаку (введение смертной казни в тылу его меньше всего волновало). Это выводило Корнилова из-под контроля и делало самостоятельной политической и военной фигурой, откуда был только шаг до диктатора. Керенского бросился успокаивать ставший управляющим делами военного министерства Савинков, убеждавший премьера в том, что без «железной руки» нечего и думать о реально действующей армии, которая в первую очередь славу должна приносить самому министру-председателю. Старый террорист был авторитетом для в принципе новичка в эсеровской партии Керенского, к его мнению он прислушивался, хотя всегда был настороже, вполне обоснованно подозревая того самого в диктаторских амбициях. В верхах власти никто не был избавлен от мании преследования.
Однако и просто так проглотить ультиматум Керенский не захотел. Выдал пробный шар — без ведома Корнилова назначил главнокомандующим Юго-Западным фронтом генерала Владимира Черемисова.
Теперь настала очередь для демарша Корнилова — тот ответил новым ультиматумом. Или я, или Черемисов, до прояснения вопроса — в Ставку ни ногой.
Трудно сказать, были ли ранее конфликты между двумя генералами или Керенскому просто необходимо было заранее столкнуть лбами двух известных военачальников, чтобы в лице Черемисова потом иметь хорошую «дубинку» для самого Главковерха.
Торговля с Петроградом длилась неделю, после чего Керенский пошел на попятную, прислал в Бердичев комиссара Филоненко сообщить, что «бомбометателя» переводят в распоряжение Временного правительства, а Юго-Западный фронт хотя бы временно примет у Корнилова престарелый генерал от инфантерии Петр Балуев, командовавший до этого 11-й армией.
Корнилов успокоился и 24 июля отбыл в Могилев с начальником штаба Главковерха Лукомским. У него самого были мысли по поводу подходящей кандидатуры себе на замену, но для начала требовалось с этой кандидатурой переговорить лично.
Деникин так описывает эту беседу: «По окончании заседания Корнилов предложил мне остаться и, когда все ушли, тихим голосом, почти шепотом сказал мне следующее:
— Нужно бороться, иначе страна погибнет. Ко мне на фронт приезжал N. Он все
— В полной мере.
Это была вторая встреча и второй разговор мой с Корниловым; мы сердечно обняли друг друга и расстались, чтобы встретиться вновь… только в Быховской тюрьме».
Иными словами, Корнилов метил во «временные диктаторы», ни с монархистами, ни тем более с социалистами дел иметь не хотел. Его задачей было лишь удержать воюющую страну в рамках такого порядка, какой сам Корнилов представлял для себя как военный человек. По крайней мере, никаких иных «властных» мыслей от генерала никто не слышал ни в то время, ни когда Корнилов поведет за собой офицеров в Ледяной поход полугодом позже.
Интересно, что он сразу поверил в Деникина, лишь однажды видев и говорив с ним. Видимо, яркая речь сына крепостного во время совещания 16 июля произвела настолько глубокое впечатление на Корнилова, что тот не сомневался в будущем единомышленнике.
Вероятно, именно поэтому назначил Деникина командовать самым надежным Юго-Западным фронтом, которому отводил особую роль в будущем спектакле. Когда Деникин спросил у Лукомского, чем вызвано перемещение, ибо с Западным фронтом командующий уже свыкся. Если «политикой», то лучше его не трогать с места. Лукомский уверил, что «Корнилов имеет в виду исключительно боевое значение Юго-Западного фронта и предположенную там стратегическую операцию». Какая именно «операция», стало ясно уже скоро.
На хорошо ему знакомый фронт преисполненный радужных надежд Деникин взял с собой верного генерала Маркова. Почти сразу же пришло поздравительное письмо от генерала Алексеева: «Мыслью моей сопутствую вам в новом назначении. Расцениваю его так, что вас отправляют на подвиг… Ничего не сделано и после июля главным болтуном России. Власть начальников все сокращают. Если бы вам в чем-нибудь оказалась нужною моя помощь, мой труд, я готов приехать в Бердичев, готов ехать в войска, к тому или другому командующему… Храни вас Бог!»
Комиссаром фронта был литератор из кадетов, член III Государственной Думы Николай Иорданский, его помощниками зоолог Костицын и врач Григорьев. Понятное дело, что столь пестрый социальный состав «комиссариата» был крайне далек от понятия о военной службе. Под стать комиссарам был и солдатский комитет фронта. По словам Деникина, «Фронтовой комитет был не хуже и не лучше других. Он стоял на оборонческой точке зрения и даже поддерживал репресивные меры, принятые в июле Корниловым. Но комитет ни в малейшей степени не был тогда военным учреждением — на пользу или во вред, — органически связанным с подлинной армейской средой. Это был просто смешанный партийный орган. Разделяясь на фракции всех социалистических партий, комитет положительно варился в политике, перенося ее и на фронт; комитет вел широкую агитацию, собирал съезды представителей, для обработки их социалистическими фракциями, конечно, и такими, которые были явно враждебны политике правительства. Я сделал попытку, в виду назревающей стратегической операции, и тяжелого переходного времени, приостановить эту работу, но встретил резкое противодействие комиссара Иорданского. Вместе с тем комитет вмешивался непрестанно во все вопросы военной власти, сея смуту в умах и недоверие к командованию».