Деникин. Единая и неделимая
Шрифт:
Понимающий шаткость своего положения атаман пытался дать понять об этом и быховцам, однако у Корнилова, слепо доверявшего, только непонятно по какому принципу, подобранным им самим приближенным, было другое мнение. Как всегда кстати пришлось мнение Завойко, оказавшегося уже в Новочеркасске и писавшего Корнилову: «… Ваше имя громадно, его двигает вперед уже стихия; за ним стоят не отдельные силы или люди, а в полном смысле слова — стихия… Здесь на Дону Ваше имя и значение — бельмо на глазу Богаевскаго (товарищ атамана. — Прим. автора); он полностью забрал в свои руки Каледина и в этом направлении влияет на него; здесь политика по отношению к Вам — двуличная и большая личная ревность. Боятся, что Вы будете
Таким образом, у Корнилова сформировалось мнение, что Каледин просто излишне осторожничает, выжидает и пытается выгадать для себя после предстоящей победы особые преференции. Стало быть, путь у быховцев только один — в случае необходимости и опасности пробиваться на Дон.
Тем временем в Петрограде дело катилось к вполне предсказуемой развязке. Ставший во главе Петросовета Лев Троцкий без стеснения вещал с высокой трибуны «о грядущих переменах» («нам говорят, что мы готовимся захватить власть. В этом вопросе мы не делаем тайны… Власть должна быть взята не путем заговора, а путем дружной демонстрации сил»), Ленин строчил из подполья о том, что «промедление смерти подобно», в столице уже был организован Военно-революционный комитет, которому должен был подчиняться гарнизон. Зиновьев и Каменев в горьковской газете «Новая жизнь» спокойно печатают статью, предрекающую провал вооруженного восстанию и предлагают дождаться II Всероссийского съезда Советов, чтобы заручиться сначала его поддержкой.
То, что готовится переворот, понимали все. То, что он будет успешным, все, кроме Керенского. Когда накануне восстания 24 октября к нему в Зимний пришли предлагать помощь председатель Предпарламента эсер Николай Авксентьев, лидеры меньшевиков Федор Дан и эсеров Абрам Гоц, тот наорал на бывших однопартийцев, что «в наставлениях и указаниях не нуждается», а правительство «будет действовать само и само справится с восстанием». Однопартийцы поняли, что имеют дело с ненормальным, и поспешили в Смольный на заседание ВЦИК, где нос к носу столкнулись с помешанным на восстании Лениным. Его появление в Смольном сомнений в перевороте уже не оставляло.
Следом явилась делегация от казачества, задавшая прямой вопрос — мол, станичники готовы драться и «седлать коней», но только в том случае, если получат заверения, что «казачья кровь не прольется даром», как это было во время июльского мятежа сторонников Ленина. Керенский взвизгнул, дескать, против большевиков «будут приняты самые энергичные меры», он, дескать, большевикам еще покажет, и господа казаки могут быть спокойны. Казаки переглянулись и вполне резонно догадались, что у премьера чистой воды истерика и пора «седлать коней», чтобы делать ноги.
Верил ли сам Керенский в то, о чем говорил? На что он надеялся? Если на тот самый 3-й конный корпус под командованием теперь уже генерала Петра Краснова, который после корниловского мятежа все же придвинул ближе к столице, то совершенно зря — конники ему уже не верили. Если на Северный фронт своего протеже генерала Черемисина, то тем более — его войска вообще были не боеспособны и сдали немцам Моонзундский архипелаг. Возможно, поверил генералу Алексееву, уверявшему, что в Питере находятся 15 тысяч офицеров, из который как минимум 5 тысяч будут защищать Временное правительство под его командованием. Зная, что тот как раз-таки симпатизировал отнюдь не Керенскому, а идеям Корнилова, вообще было бы глупо делать на это ставку. Премьера бы первого эти и утопили в Неве. Интересно, что тут же возник отставленный Филоненко, который подал оригинальную идею — вообще ничего не предпринимать, ибо большевики, захватив власть и не умея ею распорядиться, быстро себя дискредитируют, и тогда с ними разделаться не составит труда. Ему в голову не приходило, что «ничего не умеющие» большевики под угрозой голода и маузера заставят работать на себя тех, кто что-то умеет.
Попытался было «воскреснуть» и Савинков. Он призвал
Склонный к позерству террорист скрестил руки: «Если русский генерал не исполняет своего долга, то я, штатский человек, исполню за него». Но подался не к казакам, а в Гатчину, где ожидался бежавший из столицы Керенский.
На всякий случай премьер решил лично пришпорить по железной дороге прибытие карательных частей для «принятия энергичных мер», ибо контроль над гарнизоном Питера он уже утерял окончательно. Защищать правительство вызвались лишь юнкера и женский батальон. При наличии 200-тысячного гарнизона — это полный паралич власти.
В любом случае Керенский наступал уже на изрядно проржавевшие грабли — в феврале по этому же маршруту пытался протолкнуть «карательные» эшелоны Николай II, в августе — генерал Корнилов. Как известно, грабли имеют свойство бить только в одну точку.
Тем временем почти бескровно в полдень 25 октября отряд ВРК появился в Мариинском дворце, где шло заседание Временного совета Российской республики (Предпарламента), и попросил очистить помещение. На что один из чиновников записал в дневнике: «Предпарламент был очень вежливо разогнан. Вообще большевики пока ведут себя очень вежливо». Чуть позже также «вежливо» был взять Зимний дворец, где с женским батальоном уже не церемонились. На II Всероссийском съезде Советов большевики поставили всех уже перед свершившимся фактом — власть наша! Меньшевик Юлий Мартов (член разогнанного Предпарламента) робко предложил им поделиться властью — чтобы в новом правительстве была представлена «вся демократия». Троцкий поднял его на смех — с кем там делиться властью: «вы — жалкие единицы, вы — банкроты, ваша роль сыграна, отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории!».
Мрачный итог подвел философ Василий Розанов: «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три… Ничего в сущности не произошло. Но все — рассыпалось».
НА ДОН К КАЛЕДИНУ
Переворот, как и следовало ожидать, не признал донской атаман Каледин, в тот же день выступивший с обращением, в котором объявил его преступным, и заявил, что впредь до восстановления законной власти в России Войсковое правительство принимает на себя всю полноту власти в Донской области. При этом в Новочеркасск приглашались все бывшие министры и члены Предпарламента для организации отпора узурпаторам. На Дону было объявлено военное положение, в 45 населенных пунктах разместили войска, начался разгон Советов, были арестованы делегаты-большевики, вернувшиеся со II Съезда Советов.
Приглашались и бывшие корниловцы, хотя сам атаман до определенного момента самоубийцей не был и понимал шаткость своего положения на бурлящем Дону. Если Круг и казачья верхушка были в основном за него, то фронтовики и бедное казачество, распропагандированные левыми, косо смотрели на «генералов» и «кадетов». Номинально располагая внушительными вооруженными и организованными силами (60 кавалерийских полков и конных батарей общей численностью свыше 100 тысяч сабель), Каледину на деле сложно было на кого-то стопроцентно рассчитывать. Городские гарнизоны были почти сплошь за большевиков, фронтовики — в лучшем случае пацифистски настроены и воевать за «кадетов» не собирались. Так что те 45 населенных пунктов, в которые были введены вроде как верные Каледину подразделения, еще непонятно, кому были верны.