Денис Давыдов
Шрифт:
Но разве только им одним и только тогда? Ни войну, ни политику не делают, как говорится, «в белых перчатках» — хотя перчатки и являлись форменной принадлежностью, но только на сражении они белыми оставались недолго. Впрочем, переходить в область философии мы не будем. Так же как не станем никого упрекать за данные им оценки — каждый имеет право на свою точку зрения. Только отметим, что по сравнению с товарищами, вышедшими в генералы и украшенными хотя бы Аннинской лентой {113} , Бедряге не повезло: он получил чин полковника только при отставке {114} , хотя тоже дрался отважно и в августе 1813 года был даже награжден орденом Святого Георгия IV класса.
Насчет жестокости Давыдова по отношению к пленным доказательств нет. Более того, Денис Васильевич именно за это осуждал полковника Александра Самойловича Фигнера, который стал партизаном, последовав его примеру.
«Фигнер — был гениальный партизан, это был храбрейший человек и неистощим на выдумки — дурачить и истреблять неприятеля. Хладнокровие его было неподражаемо, французы ужасались его имени…» [255]
Вот что писал Денис о своем давно погибшем товарище: «Мы часто говорим о Фигнере — сем странном человеке, проложившем кровавый путь среди людей, как метеор всеразрушающий. Я не могу постичь причину алчности его к смертоубийству! Еще если бы он обращался к оному в критических обстоятельствах, то есть посреди неприятельских корпусов, отрезанный и теснимый противными отрядами и в невозможности доставить взятых им пленных в армию. Но он обыкновенно предавал их смерти не во время опасности, а освободясь уже от оной…» [256]
255
Стогов Э. И.Записки // Русская старина. 1903. № 2. С. 273.
256
Давыдов Д. В.Дневник партизанских действий 1812 года // Давыдов Д. В.Военные записки. С. 258.
Оборвем цитату, ибо точка зрения Давыдова понятна, и сомнительно, что, осуждая Фигнера на бумаге, он на практике поступал бы точно так же. Скорее, как опытный автор, он бы аргументированно оправдал своего товарища — заодно таким образом и себя самого. Тем более что многие из французов подобное отношение заслужили — чего стоит один рассказ Михайловского-Данилевского!
Можно, конечно, вспомнив слова Семевского, предположить, что Давыдовым двигало чувство зависти, но и это предположение мы тут же отметаем благодаря тому же самому автору. Вот что писал Михаил Иванович: «В живых, бойких, смелою рукою набросанных рассказах, дневниках, записках Давыдова о собственных его подвигахмы нашли несколько заметок о партизане Сеславине. К чести Давыдова надо заметить, что он везде отдает должную справедливость отважному и неутомимому партизану(как он называет Сеславина) и вполне беспристрастно рассказывает о его подвигах» [257] . Было бы нелепо предположить, что Давыдов одновременно мог быть объективен по отношению к отставному, находившемуся не у дел генерал-лейтенанту и завидовал павшему в бою полковнику…
257
Семевский М. И.Партизан Сеславин. С. 35.
Денис Васильевич не отрицает, что были случаи, когда и ему приходилось казнить пленных. Он вспоминает, как 9 октября, в районе села Спасского, партизанами были захвачены «несколько неприятельских солдат, грабивших в окружных селениях», и один из них, как показалось, имел «черты лица русского, а не француза»:
«Мы остановили его и спросили, какой он нации? Он пал на колена и признался, что он бывший Фанагорийского гренадерского полка гренадер и что уже три года служит во французской службе унтер-офицером. „Как! — мы все с ужасом возразили ему, — ты — русский и проливаешь кровь своих братьев!“ — „Виноват! — было ответом его, — умилосердитесь, помилуйте!“ Я послал несколько гусаров собрать всех жителей, старых и молодых, баб и детей, из окружных деревень, и свести к Спасскому. Когда все собрались, я рассказал как всей партии моей, так и крестьянам о поступке сего изменника, потом спросил их: находят ли они виновным его? Все единогласно сказали, что он виноват. Тогда я спросил их: какое наказание они определяют ему? Несколько человек сказали — засечь до смерти, человек десять — повесить, некоторые — расстрелять, словом, все определили смертную казнь. Я велел подвинуться с ружьями и завязать глаза преступнику. Он успел сказать: „Господи! Прости мое согрешение!“ Гусары выстрелили, и злодей пал мертвым» [258] .
258
Давыдов Д. В.Дневник партизанских действий 1812 года // Давыдов Д. В.Военные записки. С. 258.
Комментируя подобные случаи, анонимный автор второй половины XIX столетия — искренний противник, как он ее назвал, «либерально-рутинной точки зрения» (к его литературному обзору, опубликованному в журнале «Библиотека для чтения», мы вернемся несколько позже), писал: «Со своим партизанским отрядом забирая города, он вешал шпионов или людей, виновных в измене, вовсе не думая о том, что и шпион, и преступник тоже люди» [259] .
Автор вполне понимает и в последующих своих словах одобряет поведение Давыдова — война имеет свои законы, преступления должны быть наказуемы, а общество — ограждено от преступников. Но, как мы видим, даже к преступникам Денис проявлял истинное великодушие и милосердие. Расстрел, казнь за воинские преступления, считается казнью гораздо более «почетной», нежели позорное повешение, и смерть от пули гораздо легче, нежели от телесного наказания… Однако сторонники той самой «либерально-рутинной точки зрения» ничтоже сумняшеся упрекали Дениса в жестокости — хотя именно эта кажущаяся жестокость позволила сохранить жизни десятков, сотен, а то и тысяч мирных людей, которые могли погибнуть от рук мародеров, насильников, дезертиров и прочей сволочи, уничтоженной партизанами.
259
Литературная летопись// Библиотека для чтения. СПб., 1860. Май. С. 3.
И вот как считали военные люди 100 лет спустя — это написано в книге, посвященной истории Кавалергардского полка: «По окончании Отечественной войны голоса завистников и врагов Давыдова умаляли славу его партизанских подвигов, упрекая его в трусости и жестокости, будто бы проявленной им в его наставлениях крестьянам об истреблении французов. Упрек в трусости отпадает сам собой, жестокость же неразрывно связана со всякой народной войной, целью которой является совершенное истребление неприятеля» [260] .
260
Сборник биографий кавалергардов. Т. 3. С. 35.
Тему партизанства не следует рассматривать с позиций иного времени, отрывая от конкретной боевой обстановки и тех задач, которые тогда решались.
А то ведь до чего додумался известный нам литературовед Борис Эйхенбаум: «Партизанство этой эпохи — проявление военного либерализма, военной оппозиции; это — военная богема, воодушевленная презрением к официальному, бюрократическому духу армии. Профессионалы-фронтовики смотрели на партизан, как на дилетантов и налетчиков, как на беспокойный элемент. Партизаны, с своей стороны, противопоставляли свои методы методам регулярной армии, как искусство ремеслу, выдвигая принцип личной инициативы, предприимчивости, храбрости и пр.» [261] .
261
Эйхенбаум Б. М.Предисловие // Давыдов Д. В.Полное собрание стихотворений. Л., 1933. С. 43.
Звучит красиво: «военный либерализм», «оппозиция», «военная богема», «презрение к официальному, бюрократическому духу армии»! Но позвольте напомнить, что в числе командиров «летучих» отрядов 1812 года были будущий руководитель Третьего отделения и шеф корпуса жандармов граф Александр Христофорович Бенкендорф и будущий военный министр, затем — председатель Государственного совета светлейший князь Александр Иванович Чернышёв. А уж этих генералов вряд ли бы кто рискнул назвать «либералами», ибо за такое оскорбление вполне можно было оказаться на съезжей — в полицейском участке!
«Профессионалы-фронтовики» тоже звучит круто, хотя «фронтовиками» или «фрунтовиками» в те времена именовали не боевых командиров, но «мастеров шагистики» (словарь Брокгауза и Ефрона трактует понятие «фронтовой офицер» как «офицер строевой части»). Ведь само понятие «фронт» в Двенадцатом году означало не «линию соприкосновения передовых подразделений с противником на театре военных действий», как сегодня, но «лицевую сторону военного построения войска». Зато именовать «дилетантами» таких партизанских начальников, как генерал-лейтенант Иван Семенович Дорохов, генерал-майор барон Фердинанд Федорович Винцингероде, командир Мариупольского гусарского полка полковник князь Иван Михайлович Вадбольский или вышеупомянутые генерал-майор граф Бенкендорф и полковник Чернышёв, — просто смешно. (Уточним, что чины указаны на начало осени 1812 года.)
Кстати, шеф жандармов оставил прекрасные воспоминания о своей партизанской службе, которые органично дополняют изображенную нами картину:
«Мой лагерь походил на воровской притон; он был переполнен крестьянами, вооруженными самым разнообразным оружием, отбитым у неприятеля. Каски, кирасы, кивера и даже мундиры разных родов оружия и наций представляли странное соединение с бородами и крестьянской одеждой. Множество людей, занимавшихся темными делами, являлись беспрерывно торговать добычу, доставлявшуюся ежедневно в лагерь. Там постоянно встречались солдаты, офицеры, женщины и дети всех народов, соединившихся против нас. Новые экипажи всевозможных видов, награбленные в Москве; всякие товары, начиная от драгоценных камней, шалей и кружев и кончая бакалейными товарами и старыми сворками для собак. Французы, закутанные в атласные мантильи, и крестьяне, наряженные в бархатные фраки или в старинные вышитые камзолы. Золото и серебро в этом лагере обращалось в таком изобилии, что казаки, которые могли только в подушки седел прятать свое богатство, платили тройную и более стоимость при размене их на ассигнации. Крестьяне, следовавшие всюду за казачьими партиями и бдительно несшие аванпостную службу, брали из добычи скот, плохих лошадей, повозки, оружие и одежду пленных. Было до крайности трудно спасать жизнь последних — страшась жестокости крестьян, они являлись толпами и отдавались под покровительство какого-нибудь казака. Часто бывало невозможно избавить их от ярости крестьян, побуждаемых к мщению обращением в пепел их хижин и осквернением их церквей. Особенною жестокостью в этих ужасных сценах была необходимость делать вид, что их одобряешь, и хвалить то, что заставляло подыматься волосы дыбом. Однако, при неурядице и среди отчаяния, когда, казалось, покинул Бог и наступила власть демона, нельзя было не заметить характерных добродетельных черт, которые, к чести человечества и к славе нашего народа, благородными тенями выступали на этой отвратительной картине. Никогда русский мужик не обнаруживал большей привязанности к религии и к своему Отечеству, более преданности Императору и повиновения законным властям» [262] .
262
Бенкендорф Л. X.Записки… С. 109–112.