Депрессия, роботы и один велосипед – 2
Шрифт:
Она жаловалась ему на одиночество. На жизнь, втиснутую между моими цветными квадратиками. На те квадратики, где она предоставлена сама себе. На те, в которых должна появляться на публике с мужем и улыбкой. На властного и ненасытного мужа, который влюбил её в себя и не даёт разлюбить. Это проблема Мерсье и той реальности, которую он создаёт вокруг себя. Шарлотта могла бы заявить что уходит или прислать адвоката с требованием развода. Она могла бы начать делать собственную карьеру или устроить бунт, отказавшись появляться на публике в образе счастливой жены. Это бесполезно. В реальности мэра Мерсье вода, вытекая из открытого крана
Жозеф жаловался Шарлотте на одиночество. Это было одиночество иного толка. Женщины, не имеющие смысла. Работа, отвлекающая от самого себя. Хобби, наполняющие его душу не до конца, потому что в его душе всегда оставалось место для Шарлотты. Это была его жизнь. Несколько переменных уравнения, которое он не знал. Которое написал за него великий математик на небесах.
Они замолчали, потому что почувствовали, что искренности сегодня было больше, чем нужно, и Жозеф начал говорить о музыке. О том, как в старинной записи, которая называется «Одинокая в Киото», звучит петляющая мелодия и мелодия сменяется странным монотонным звуком, напоминающим каплю, отчего вся композиция вдруг застывает, и внимание слушателя застывает вместе с музыкой. Как его успокаивает эта музыка, как она тормозит мысли, когда ему хочется перестать думать обо всём, что разрывает душу.
Чёрт, Жозеф действительно разбирался в музыке прошлого века. Жозеф умел тонко чувствовать. И чёрт, они с Шарлоттой понимали друг друга. Мерсье в сравнении с ними слишком шумный и быстрый, слишком яркий и интересный. Эти двое любили всматриваться в полутона. Им была нужна эта полутёмная комната.
Я бы оставил их там, если бы Жозеф удовлетворился тем, что моя жена оказалась в его объятиях и теперь вдыхает и глотает его атомы, смешиваясь с ним, пропитываясь им, как простыня пропитывается их общим потом.
Но Жозеф стал задавать вопросы. А быть может, ненависть стала управлять его умом, заставляя задавать вопросы, которые вели туда, куда ведут все дороги в Тулузе – к мэру Мерсье.
И Шарлотта, ведомая вопросами, стала рассказывать, как вчера ждала мужа в клинике. Как семь минут ожидания в белом коридоре напугали её и заставили думать о смерти. Как мимо проходили врачи и больные. Быть может, смертельно больные. Как мимо прошагал священник, чтобы, видимо, совершить derniers sacrements у постели умирающего.
После этого рассказала про то, что увидела в глазах своего мужа. Наверное, не сразу, а после, но Жозеф связал эти две вещи.
Остаток вечера они провели так: Жозеф извлёк из кармана две таблетки. Написал на листе бумаги чернильной ручкой (верный себе в мелочах Жозе, мой смешной любитель старины) несколько фраз, уговорил Шарлотту принять таблетку и проглотил свою, запив стаканом воды. Таблетка выключила на несколько часов долговременную память. Каждые пять минут они словно просыпались ото сна, обнаруживали себя в номере гостиницы в объятиях друг друга – голыми и красивыми. Надпись на бумаге позволяла им сориентироваться в ситуации и не запаниковать. Не знаю, что там именно было. Наверное, нечто вроде: «Память вернётся к вам через три часа. Наслаждайтесь друг другом, да не помешает вам прошлое».
Упоминания Мерсье там не было.
Я бы, пожалуй, всё же выступил перед студентами с вот какой мыслью: байты, как и деньги, не пахнут. Добывая информацию, думайте, откуда она пришла к вам в руки. И вообще: думайте, ленивые сволочи. Представьте себе, что это не дисплей, а бумажная книга. Когда представили, задайте вопрос: чьи отпечатки пальцев на ней?
Жозеф был опытным журналистом, он знал это не хуже меня, но он оказался затянут расследованием, как подросток компьютерной игрой, не видящий ничего, кроме виртуальных врагов. Он изучил священников, приходящих в клинику, сопоставил их посещения с моим графиком и бог его знает что про меня подумал.
Ясно было, что я не исповедовался каждую пятницу после обеда. Во-первых, это можно было делать в церкви. Во-вторых, я не был верующим и не мог уверовать за все эти годы – скорее бы сам возомнил себя богом. У Мерсье мощные щупальца интеллекта, и ему трудно продать то, что он не может облапать перед покупкой.
К тому же Лотти своими подозрениями по поводу шлюх навела Жозефа на мысль о том, что Мерсье связан с церковью не только политическими делами. Католический монах-бенедиктинец Пётр Дамиани в XI веке написал «Книгу Гоморры», в которой порицал гомосексуальные связи в духовенстве. Десять веков спустя церковь не утратила своего renomm'ee.
Всё указывало на то, что мэр Мерсье гей, а не киборг. Арендовав медицинский кабинет, идеально защищающий своей анонимностью и законами о врачебной тайне от всех любопытных, Мерсье давал волю своей ненасытности, которая перебросилась с красивых женщин на других необычных жителей Тулузы.
Жозеф хорошо знал общественное мнение и предрассудки. Правила игры установлены и не меняются уже сотни лет, и даже Мерсье не мог их нарушить. Политик мог быть геем, но не мог оказаться скрытым геем. Священник не мог быть геем, но мог оказаться скрытым геем. Эти двое вместе работали как идеальная медиабомба. Достаточно мощная, чтобы расшатать карьеру Мерсье и разбить её с грохотом о мостовые Тулузы.
Священника, который навещал меня, звали Жак Аллар. Жозеф стал работать с подчинённым Аллара, справедливо полагая, что здоровый карьеризм заставит того выдать начальника. Толстый и серый лицом coadjuteur по имени Пьер Велуа долго молчал, пока Жозеф сооружал перед ним карточный домик из намёков и обещаний, потом кивнул и выдохнул в знак согласия сквозь пухлые губы, так что карты посыпались и никто не смог узнать про планы заговорщиков. Они сработались.
Когда в очередную пятницу Аллар пришёл ко мне, в его одежде уже поселился бионический жучок. Устройство чуткое к звукам и незаметное для сканеров моей охраны. Хотя быть может, это я сделал так, чтобы его не заметили при осмотре. Жозеф не мог этого знать.
В 14:02 священнослужитель Жак Аллар зашёл ко мне в палату и вышел из неё в 14:58. Выйдя в смежную комнату, он умылся, поговорил о чём-то с охраной, а потом вытер шею платком. При этом смахнул с воротника жучок. Повертев его в пальцах, он принял его то ли за насекомое, то ли за почку растения и выбросил вместе с платком в мусорное ведро.
Спустя час, когда я уже должен был покинуть клинику, Жозеф проник в эту комнату. Надо отдать ему должное, я почти не ожидал от него такой прыти: это закрытое помещение, и обработать персонал клиники мог только выдающийся проныра. Жозеф сильно вырос за последние годы.