Деревенские повести
Шрифт:
Нужно было некоторое время, чтобы Мадлена поняла, что именно хотел сказать муж. Она совсем не имела этого в мыслях и представила ему все доводы, какие только могла, чтобы утихомирить его и заставить отказаться от своей фантазии.
Но она даром потратила силы; он рассердился еще сильнее, и когда увидел, что ее огорчает потеря доброго ее слуги, Франсуа, он опять впал в ревность и сказал ей по этому поводу столь жестокие слова, что она, наконец, поняла, и начала плакать от стыда, гордости и большого горя.
Дело шло все хуже и хуже; Бланшэ клялся, что она влюблена в этот приютский товар, что он краснеет за нее, и если она не выставит этого подкидыша завтра же, без всякого рассуждения, вон, то он грозился
На это она ему ответила более громко, чем обыкновенно, что он, конечно, хозяин и может увольнять, кого ему вздумается, но не в праве обижать и оскорблять свою честную жену, что она будет жаловаться на это богу и святым его как на несправедливость, принесшую ей слишком много вреда и слишком много горя. И так, слово за слово, пропив собственного желания она стала упрекать его за дурное поведение и представила ему справедливый довод, что если у самого шапка не в порядке, то хочется, чтобы у другого она слетела в грязь.
Так дело совсем испортилось, и когда Бланшэ стал сознавать свою неправоту, гнев остался для него единственным исходом. Он грозился заткнуть ей рот кулаком и сделал бы это, если бы привлеченный шумом Жани не встал между ними; он ничего не понимал, но был весь бледен и очень расстроен этою ссорой. Бланшэ хотел его выслать вон. Но ребенок заплакал, и это подало повод отцу сказать, что он плохо воспитан, трусишка и плакса, и что мать не сделает из него ничего вообще путного. Затем он приободрился, встал и, размахивая палкой, стал грозить, что идет убивать подкидыша.
Когда Мадлена увидела его в такой ярости, она бросилась перед ним, и с такой смелостью, что он совсем опешил и от изумления позволил ей действовать; она выхватила из рук его палку и забросила ее далеко в реку. Затем она сказала ему, нисколько не сдаваясь:
— Вы не погубите себя из-за своей вздорной головы. Легко совершиться несчастию, когда теряешь себя, и если у вас нет человеческих чувств, подумайте о себе самом и о последствиях дурного поступка на жизнь человека. Уже давно, муж мой, вы скверно ведете свою жизнь и идете все быстрее и быстрее по плохой дороге. Я помешаю вам, по крайней мере сегодня, бросаться в худшее зло, за которое вы понесете наказание и в этом мире и в будущем. Вы никого не убьете, вы вернетесь лучше туда, откуда пришли, и не будете настаивать на мести за оскорбление, которого вам никто не нанес. Уходите отсюда вон, я приказываю вам это в ваших собственных интересах, и в первый раз в жизни я отдаю вам приказание. Вы послушаетесь его, так как увидите, что я не теряю уважения к вам, для меня обязательного. Я клянусь вам честью, что завтра подкидыша уже не будет здесь, и вы сможете вернуться, не опасаясь здесь его встретить.
Вслед затем Мадлена открыла дверь дома, чтобы дать выйти своему мужу, и Кадэ Бланшэ, совершенно уничтоженный таким ее обращением, но в сущности довольный тем, что может уйти и что, не подвергая опасности свою шкуру, он добился своего, надвинул опять шляпу на голову и, не сказав ни слова, пошел обратно к Севере. Он хвастался, конечно, ей и другим, что расправился с женой и подкидышем; но так как ничего этого не было, Севера вкусила лишь воображаемое удовольствие.
Когда Мадлена Бланшэ осталась одна, она отправила своих овец и коз в поле под присмотром Жани, а сама направилась к самому краю мельничных шлюзов; на этом уголке земли, подточенном со всех сторон водою, росло столько побегов и веток на старых пнях, что не видно было ничего на расстоянии двух шагов. Ходила она туда часто беседовать с богом, так как там никто ей не мешал, и она могла спрятаться за высокой буйной травой, как водяная курица в своем гнезде из зеленых ветвей.
Как только она очутилась там, она встала на колени, чтобы совершить молитву, она очень в ней нуждалась и надеялась найти в ней поддержку; но она могла думать только о бедном подкидыше, которого нужно было уволить и который так ее любил, что мог умереть от этого с горя. Но она не могла ничего сказать богу, кроме того, что она очень несчастна, теряя свою единственную поддержку и расставаясь с ребенком своего сердца. И она так сильно плакала, что было прямо чудом, что она в конце концов пришла в себя: она совсем задохнулась и упала во весь рост на траву; так пролежала она без чувств более часа.
Когда стало темнеть, она постаралась оправиться, и, услыхав, что Жани поет, возвращаясь домой со скотиной, она встала, как могла, и пошла приготовлять ужин. Вскоре после этого она услыхала, что волы привезли дуб, купленный Бланшэ, и Жани радостно побежал навстречу своему другу Франсуа, он соскучился, не видав его целый день. Бедный маленький Жани был очень огорчен в ту минуту, когда увидал, что отец злыми глазами смотрит на его дорогую мать, и он поплакал в полях, не будучи в состоянии понять, что произошло между ними. Но детское горе — как роса поутру, оно непродолжительно, и он уже ничего не помнил. Он взял Франсуа за руку и, прыгая, как молодая куропатка, повел его к Мадлене.
Достаточно было подкидышу взглянуть на Мадлену, чтобы заметить ее красные глаза и побледневшее лицо. «Боже, — сказал он про себя, — наверное, несчастие в доме», и он начал тоже бледнеть и дрожать, и смотреть на Мадлену, думая, что она с ним заговорит. Но она усадила его и подала ужин, ничего не сказав, и он не мог проглотить ни глотка. Жани ел и разговаривал один, у него не было больше печалей, мать целовала его время от времени и уговаривала получше ужинать.
Когда он улегся спать, а служанка убирала комнату, Мадлена вышла и сделала знак Франсуа итти вместе с ней. Она опустилась по лугу и дошла до источника. Тут, взяв себя в руки, она сказала ему:
— Дитя мое, несчастие над тобой и надо мной, господь посылает нам жестокий удар. Ты видишь, как я страдаю из-за любви к тебе, постарайся быть более сильным, ведь если ты меня не поддержишь, я не знаю, что со мной будет.
Франсуа не догадался ни о чем, однако же предположил тотчас же, что зло исходило от мосье Бланшэ.
— Что вы мне говорите! — сказал он Мадлене, целуя ее руки, будто она была его матерью. — Как можете вы думать, что у меня не хватит сил вас утешить и поддержать? Разве я не ваш слуга, пока только буду существовать на земле? Разве я не ваш сын, который будет работать для вас и у которого теперь достаточно сил, чтобы не дать вам нуждаться? Предоставьте мосье Бланшэ поступать так, как ему нравится. Я буду вас кормить, одевать вас и нашего Жани. Если нужно вас покинуть на время, я пойду и наймусь, конечно, где-нибудь поблизости, чтобы встречаться с вами каждый день и проводить с вами воскресенье. Я теперь достаточно силен, чтобы пахать и зарабатывать деньги, которые вам нужны. Вы так благоразумны, и вам нужно так мало! Ну, что же! вы не будете себя больше так лишать из-за других, и вам будет полегче. Полно, полно, мадам Бланшэ, дорогая моя мать, успокойтесь и не плачьте больше; ведь если вы будете плакать, я думаю, что умру от горя.
Мадлена увидела, что он сам не догадывается и что нужно все ему сказать, положилась на бога и решилась причинить ему это большое горе; она к тому была вынуждена.
X
— Полно, полно, Франсуа, сын мой, — сказала она ему, — дело не в том. Мой муж еще не разорился, насколько я могу знать состояние его дел; и если бы дело шло только о лишениях, ты бы не видел меня в такой печали. Тот не боится нищеты, кто чувствует себя достаточно сильным для работы. Если уж нужно сказать, чем болеет мое сердце, так узнай же, что мосье Бланшэ рассердился на тебя и не хочет тебя больше терпеть в своем доме.