Деревенские святцы
Шрифт:
Искони крестьянству, городским низам служили необычные календари — численники без чисел, хранимые расхожей молвой. Зачем бы понадобились цифры, если раньше сыщи-ка день без прозвища, образных, легко запоминаемых примет, которые были постоянно на слуху.
Полевые работы и строй семьи, по дому хлопоты и раздольные гулянья: находилось в годовом круге место звону колоколов с холма, увенчанного храмом, и березе-имениннице, гонкам троек по раннему снежку и раздумьям о житье-бытье под стрекот запечного сверчка…
Красочность сопутствующих сельской жизни праздников, лада и склада поверий, обрядов, стихия песенности, одухотворенное отношение к окружающему миру привлекали В.А.Жуковского, А.С.Пушкина, А.Н.Островского, многих и многих писателей, композиторов, художников. Собиратель народной мудрости В.И.Даль выдержки из устных месяцесловов вставил в том «Пословиц русского народа», постоянно делал на них ссылки в своем знаменитом «Толковом словаре».
После революции, на численники без чисел наложен был негласный запрет ревнителями атеизма. Затем о них замолчали вообще. Дескать, деревне даже слово «календарь» было неизвестно, а к северу от Вологды и подавно, прозябавших в патриархальщине, полудикости и самой настоящей дикости.
Имела ли деревня раньше собственный численник, решайте вы.
Однако свода устных крестьянских календарей, научного, с комментариями специалистов, нет и, видимо, не будет: упущено время.
Сейчас должен предупредить: я человек без родины — той малой, ничем не заменимой, где мир постигал, и деревья, муравейники троп через Гольцово, Брызгаловские, Кокорник, Пошкало узнавал по обличью, точно знакомых, и речка Городишна была самой прекрасной на свете. Нас тысячи тысяч, у кого родная деревня не сметена ураганом войны, не на дне рукотворного моря-водохранилища, то обескровленная, обезлюдевшая вкрай захирела, позаброшена, заодно с пашнями, покосами. Лишь в моем Нюксенском, бывшем Сухонском, районе Вологодчины из более чем полутысячи населенных пунктов к 90-м годам сохранилась разве что треть, причем в десятках их уж никто не живет. Догнивают избы, подчас рядом с развалинами церквей с кладбищами, зарастающими мелколесьем, — и это везде, и это всюду.
Обзор уцелевшего от устных календарей, того, что удалось собрать, мной поименован «деревенскими святцами», охвачены им территории как раз к северу от Вологды. По Сухоне, Двине, Печоре, в Поморье дольше сохранялся исконный уклад хозяйствования, мирская артельность. Ну а почему святцы? В память о давнем, что встарь было свято, чему деды-прадеды молились и о чем горе мыкали. Вспомним о ноше, какую несли предки из века в век, — кому она нынче по плечу?
Итак, «году начало, зиме середина» — с января возьмем зачин.
По телевизору бой курантов. Волнующий аромат хвои. Музыка, улыбки. Хочется верить: тревоги, разочарования, несбывшиеся надежды за порогом прошлого.
Дед Мороз, юная Снегурочка в кокошнике. У нее — румянец во всю щеку, ниже пояса коса, у него — шуба, по плечам белый мех, подарков детям полный мешок.
А борода, борода-то седая: небось дед в тыщу лет!
Стар, знаете, он не очень. В древности счет годам велся с весны, от мартовских ручьев-подснежников на юге, от капелей на севере. Не уместней был бы Дед Мороз, когда Новогодье в XV веке переставилось к началу осени.
31 августа 7207 года в полночь Петр I подал сигнал выстрелом из пушки. Малиновым звоном залились колокольни Москвы. С Новым годом, с новым счастьем! Вдруг в декабре глашатаи возвестили указ: впредь лета счислять не с 1 сентября и от сотворения мира, но с 1 января и от Рождества Христова. То есть грядет, православные, 1700 год!
Фасады, заборы, крыши зазеленели хвоей. Царское повеление: «Перед воротами учинить некоторые украшения из древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых».
Получается, 1700 год Россия встречала дважды, праздничные же елки — и с ними сосны, можжевельник — находились сперва где угодно, только не в домах.
К радости ребятишек, веселому торжеству елка вспыхнула огнями спустя полтора века. Дед Мороз со Снегурочкой явились к публике тоже не раньше…
Глухозимье.
Нескончаемо долги ночи в глухомани таежных дебрей, в безмолвии завьюженных полян. Звезды мигают, иней искрится. Небо словно спрашивает, земля отвечает. Они понимают друг друга, говорят часами и не могут наговориться о том, как глубока тишина и отраден покой.
Днем красное, будто спросонок, солнце. Тени ленивы, потягиваются в дреме: сугробы им постель, посвист ветра — колыбельная.
«Зимы государь», величался заглавный месяц года «просинцем»: ручьи, мелкие речки промерзают, вода, выступая на поверхность, «лед впросинь красит». Яснее и яснее делается, солнце выше и выше. «В декабре день было совсем помер, да в январе опять воскрес».
Ну-ка, что там приходилось на дни середины зимы?
1 января[2] — Илья Муромец, память и почести воину и народному заступнику.
«Рыбам вода, птицам воздух, человеку Отечество — вселенский круг» — сызмала в крестьянских семьях воспитывалось. «Хоть умри, со своей земли не сходи».
Былины об Илье Муромце и дружине хороброй на заставе богатырской звучали на Севере каких-то лет 50–60 тому назад, не минуя рыбацких становищ и чумов оленеводов. Веками славился защитник рубежей державы и одновременно радетель мужицкой правды перед князьями, боярами, готовый сесть в тюрьму, но не поступиться совестью.
Забыты связанные с первым русским богатырем обряды, поверья. Слыхано было раньше:
Ходит Илья на Василья, Носит пугу житяную.«Пуга» или «туга» — короб с зерном. Черпает, мол, из него Илья жито, осыпает Русь, чтобы «было в поле ядро, в избе добро». Обряд важный, длился две недели.
Крепкое здоровье, могутность искони ценимы. Волость пред волостью гордилась силачами, кто пудовой гирей перекрестится и не крякнет. В Холмогорах ходили были о столяре Спиридонове, по прозвищу Политура, как он под хмельком затащил сваебойную «бабу» с реки в трактир. Железяка весом двенадцать пудов, а берег — ого-го-го, сколь высок! Легенды овевали Ивана Лобанова, уроженца Никольского уезда Вологодчины. Грузчик Архангельского порта, он выступал в цирке на матчах борцов и часто выходил победителем.