Дерево уккал
Шрифт:
Итак, родившись в Москве, а точнее в слободе, что у церкви Николы на Ямах, странник по происхождению был греком – потомком одного из тех византийцев, которые прибыли из Италии вместе с бежавшей из захваченного турками Константинополя принцессой Софьей Палеолог.
Орел-городок, к воротам которого подъехал незнакомец, походил на острог, срубленные тридцатисаженные стены которого были покрыты глиной и камнем. На глухих башнях, возвышавшихся по бокам города виднелись жерла пушек, изготовленных здесь же, на строгановском литейном дворе. Ворота слободы оказались еще открыты, однако в них, с пищалями наперевес, маячили двое
– Эй, лихо тебя на ночь глядя несет! А ну, говори, кто такой?!
– Из Москвы, – процедил сквозь зубы грек. – Веди к атаману. Дело есть.
Его негромкий голос прозвучал столь властно и уверенно, что один из холопов, скривив недовольную физиономию, буркнул:
– Все в кабаке. Победу над Алеем празднуют. Сам найдешь, а вздумаешь буянить…
Путешественник не дослушал и направил коня мимо незадачливой охраны вглубь городка. До центра, где возвышалась церковь с колокольней и стояли купеческие хоромы с различными хозяйственными постройками, он не доехал, остановившись у низкой избы, откуда доносился шум, хохот и звон кружек. Грек спешился и толкнул дверь. В лицо пахнуло теплом, запахом жареного мяса и водочным перегаром. На секунду сморщившись от резкого перепада – на улице благоухало степное разнотравье, он сделал шаг вперед и осмотрелся. Все скамьи были заполнены разношерстной гудящей толпой. В центре, чернобородый и кудрявый, восседал могучий плосколицый казак на вид лет сорока пяти. Такие крепкие мужики рождались лишь в суровом Поморье, на холодной Двине. Он тяжело взирал из-под нависших бровей и казался в этом пьяном вертепе настолько же неуместным, насколько неуместен ксендз в Успенском соборе. Именно к нему и направился грек.
– Будь здоров, атаман! – воскликнул он так громко, как только мог.
– И ты будь здоров, мил человек, – слегка подавшись вперед, молвил тот.
В кабаке воцарилась тишина.
– Что ж вы, и за стол странника с дороги не пустите?
– А ты кто таков будешь? – послышалось из-за дальнего края стола.
– Аль мы нехристи какие! – отрезал атаман. – Садись, ешь-пей, победу нашу празднуй да какое дело у тебя к нам сказывай.
Путник отстегнул саблю, переступил через лавку и сел. Сумка на перевязи слегка мешала, потому он снял ее и поставил в ноги. Откусив изрядный кусок мяса, но, не притронувшись к предложенному крепкому питию, незнакомец начал.
– Звать меня Григорием Никифоровым. Сотник в полку воеводы Хворостинина, слыхали о таком, небось? А прибыл к тебе, атаман, и к вам, уважаемое товарищество, из Москвы с бумагой от царя и вижу, очень вовремя.
Глаза отдельных субъектов за столом нервно забегали, пошел шепоток. Но Ермак, а это был именно он, сохранял каменное спокойствие.
– Славного воеводу Дмитрия Ивановича знаем, – глотнув из чарки кивнул атаман, – под Оршей встречались, да и не только, пожалуй. И что же это за бумага такая?
– Помилование, – пристально посмотрел на него грек.
Казаки слегка притихли, с трудом соображая, в чем дело. Ермак отставил кружку в сторону.
– Мне-то оно зачем, помилование? Аль провинился я в чем перед царем-батюшкой? Не под Могилевом ли и не под Смоленском кровь свою за него давеча проливал? Может тебе, Ваня, надо? Или тебе, Никита? – обернулся он к сотрапезникам. – Видишь, никому не интересно.
– Та почэкай ты, Ярэма, –
Ермак с безразличным видом пожал плечами. Тогда Григорий Никифоров, сын боярский, все также посматривая исподлобья на сидящих за столом, пояснил:
– Мне поручено дело государственной важности, для исполнения которого требуется дюжина сильных, ловких и умелых добровольцев. Присоединившиеся ко мне, получат полное прощение за то, что, – грек развернул грамоту, – ссорили нас с Ногайской ордою, послов ногайских на Волге на перевозах побивали, и ордобазарцев грабили и побивали, и нашим людям многие грабежи и убытки чинили. Так что решайте. И решать советую поскорее, второго такого щедрого предложения может не последовать.
– Дило-то якэ? – подался вперед заинтересовавшийся Никита. – Цэ ж нам трэба знаты. Сам розумиешь, дила бувають таки, шо краще одразу на шыбэныцю. А до царськой шыбэныци звидсиля далэчэнько, визьмы ще дожэны тут когось с циею шыбэныцей.
– Догонят, не боись. С бунтом на Волге как управятся, так сразу и сюда порядки наводить двинутся – сибирцев отделают, а там и про воровских обязательно вспомнят. Вот грамота с помилованием и пригодится. Дело же у меня тайное, разглашать каждому встречному да поперечному не стану. Скажу только, что идти надо далеко за Камень, туда, куда русский человек, а может и никакой человек еще не ступал.
Григорий очень удивился, когда после его слов Ермак схватившись за живот ни с того, ни с сего разразился громогласным хохотом. Сурового атамана трясло так, что он чуть было не свалился с лавки. Что-то сообразив, скалить зубы начали и остальные казаки.
– Разве я похож на скомороха? – грек вперил во все еще отфыркивающегося Ермака острый, как осиное жало, взгляд.
– В том-то и дело, что не похож, а насмешил все же знатно. Впрочем, довольно, – атаман потянулся за водкой, чтобы заново наполнить расплескавшуюся кружку. – Не время нынче о делах. Все пьют, и ты пей. Отдохни, в общем, с дороги. А утром и потолкуем. Утро вечера мудреней.
Непонимание на лице грека сменилось гневом.
– Ты, кажется, не понял, атаман. У меня с собой бумага с личной печатью государя. Так что, если сказано набирать охочих людей за Камень, значит они будут набраны. Потому не налегал бы ты, уважаемый, на оковитую, да казачков не спаивал. Пьяная ватага против татар не стоит ни гроша. Пьяница – живой мертвец, низложен без меча и убит без врагов. Магометане капли в рот не берут, потому и дерутся как львы. Да и на сообразительность, я смотрю, у вас зелено-вино повлияло слегка.
– Ого, да ты сам, небось, татарин, а не хрестьянин! Слыхал такое – не пьют только на небеси, а на Святой Руси – кому не поднеси?
За столом снова грянул дружный хохот. Кто-то, из не в меру разошедшихся, заорал:
– Наш отец Демьян и в великую пятницу пьян! – что вызвало очередной приступ громогласного смеха.
– Мразь, – подумал Григорий, но вслух не сказал. Он только мельком взглянул на свой мешок и снова перевел взор на атамана. – Вы, казаки, все за вольности ратуете и государя поносите почем зря, а сами в царевом кабаке водку хлещете да его же казну тем самым наполняете. Странные люди, ей Богу. Как еретики латиняне себя ведете – это у них десяток кабаков на одну улицу.