Деревянное яблоко свободы
Шрифт:
– Как же, – усмехнулась Вера.
– Лиза – верная жена и преданный друг. – Алексей Викторович сделал вид, что не заметил иронической усмешки. – У нее жизнь тоже… – Он поморщился, подумав, что, наверное, зря сказал слово «тоже»… – сложилась не совсем удачно. Вышла замуж за офицера, он погиб во время турецкой кампании, осталась с дочкой… Мы снова встретились. Теперь у нас есть общая дочь. Вот… – Он вынул из бумажника фотографию и протянул Вере.
На карточке были изображены Алексей Викторович, две девочки и полная дама в мехах. Эта расплывшаяся дама мало напоминала ту затянутую девицу, которую Вера видела на балу в Казани.
–
– И Лиззи, – Вера нарочно произнесла это имя на английский манер, – не была против?
– Нет, – сказал Алексей Викторович. – Она все понимает.
В комнате было жарко натоплено, и клонило в сон. Алексей Викторович говорил тихим печальным голосом.
– Маленькой Верочке нет еще трех годиков, но она очень способная и смешная.
Он вместе с Лизой побывал в Англии и полюбил все английское. В казанском высшем свете теперь его зовут англоманом, забавно, но он не против. Живет он неплохо. И жалованье, и доход с двух имений (кстати, Иван Пантелеевич умер в прошлом году), но начальство затирает. До сих пор не могут забыть дело Анощенко. В провинции такие вещи долго не забывают. Вот и еще одна причина, по которой ему хочется перебраться в Петербург.
Вера смотрела на него и думала: «Неужели этот маленький робкий чиновник был когда-то моим мужем, с которым мы говорили о Писареве и Чернышевском, с которым мечтали поселиться в деревне и устроить бесплатную больницу для бедных? Дорогая шуба, перстень с изумрудом, лицо сытое, но до чего же он при всем этом жалок! Куда делись все те возвышенные представления о жизни и благородные намерения, которые были – ведь были! – в молодом человеке». И ей было жалко до слез, что этот человек сам, своими руками погубил вес лучшее, что в нем когда-то было.
Алексей Викторович рассказывал, а сам все поглядывал на Веру и думал: «Боже мой, как она плохо одета! Ботики худые (должно быть, промокают), пальтишко потертое, холодное. И все это ради каких-то несбыточных фантазий. А ведь могла бы жить в полном достатке, иметь свою семью, детей, бывать в свете».
– Кстати, я не спрашиваю, чем ты занимаешься, это дело твое. Но меня вызывали в жандармское управление, приезжал из Петербурга некий господин Судейкин, интересовался, не знаю ли я чего-нибудь о твоем местопребывании.
– И что же ты ему ответил? – спросила Вера.
– Я ответил, не знаю, что и соответствовало действительности. Впрочем, если б и знал…
– Не донес бы, – сказала Вера. Алексей Викторович побагровел.
– Вера, – упрекнул он, – как тебе не стыдно?
Теперь покраснела Вера:
– Извини. Я неудачно пошутила. Однако мне пора.
– Вера, – сказал Алексей Викторович, волнуясь. – Я понимаю, что я для тебя чужой человек, но все же… то, что между нами было, обязывает меня… короче говоря, если ты в чем-нибудь нуждаешься… в жизни все может быть… я, будучи обеспечен…
– Ты хочешь предложить мне денег? – улыбнулась она. – Спасибо, Алеша, я ни в чем не нуждаюсь.
Спустились вниз. Алексей Викторович расплатился.
– Ну вот и повидались, – сказала Вера на улице.
– Неужели мы больше никогда не увидимся? – спросил он.
– Вряд ли, – сказала она. – Впрочем, ты где остановился?
– На Малой Садовой, дом Менгдена.
Она вздрогнула и переспросила:
– Где?
– В доме Менгдена, – повторил он. – А что? Ты знаешь этот дом?
В доме Менгдена, в доме Менгдена… Если произойдет то, что задумано… Сказать ему, чтобы он оттуда съехал? Но это наведет его на разные ненужные размышления… Но если с ним что-то случится, сможет ли она себе простить?.. И все же нет, она не может рисковать делом. Она не щадит ради этого дела себя, не щадит своих товарищей, не имеет права щадить и других.
– Нет, не знаю, – сказала она. – Прощай, Алеша.
И без лишних церемоний повернулась, пошла не оглядываясь своей торопливой походкой. А господин в енотовой шубе стоял, глядя ей вслед, и вспоминался ему чужой город, маленькая группка воздушных созданий, которые шли, распевая тонкими голосами: «Вперед без страха и сомненья…»
Глава 17
7 января 1881 года на Малой Садовой улице в подвальном помещении дома графа Менгдена крестьянин Евдоким Кобозев вместе со своей женой открыл магазин по продаже сыров.
Евдоким Кобозев оформил аренду по всем правилам и выложил управляющему домом тысячу двести рублей наличными – плату за год вперед.
И никто не замечал, что не все покупатели, входящие в лавку, выходят обратно. Некоторые оставались здесь на ночь. Их проводили в комнаты, где жили торговец сырами и его жена. В одной из этих комнат стена, выходящая на улицу, была заделана от пола до окна досками и оклеена обоями, как будто от сырости. Но эта обшивка легко сдвигалась: и открывала широкое отверстие в цементированной стене. Этим отверстием начинался подкоп под Малую Садовую улицу.
Впоследствии выяснилось, что под фамилией Кобозевых торговлей сырами занимались активнейшие члены Исполнительного комитета Юрий Николаевич Богданович и Анна Васильевна Якимова. Работали в подкопе Желябов, Суханов, Исаев, Саблин, Ланганс, Фроленко, Дегаев, Тригони, Меркулов, Баранников и Колодкевич.
Много труда пришлось затратить на то, чтобы без особого шума пробить стену. Потом дело пошло быстрее, пока не наткнулись на водопроводную трубу. Обойдя ее, наткнулись на другую трубу, водосточную. Эта труба была деревянная, сечением аршин на аршин. Возникла серьезная проблема. Обойти трубу сверху – может провалиться мостовая, а вместе с ней и все предприятие. Обходить снизу тоже опасно, можно докопаться до подпочвенных вод, которые все затопят. В конце концов выяснили, что труба заполнена наполовину, в верхней части сделали вырез и двинулись дальше. После этого в подкопе распространилось такое благоухание, что даже в респираторах из ваты, пропитанной марганцем, можно было работать только в течение очень короткого времени без риска потерять сознание.
Одновременно в подкопе работали по два человека. Вынутую землю в одной комнате сыпали на пол, закрывая соломой, рогожей и коксом для топки печей, в другой комнате складывали в пустые бочки из-под сыра. Это был поистине каторжный труд, после которого труд на реальной каторге уже мог показаться не столь непосильным. Работа велась каждую ночь и была закончена в двадцатых числах февраля.
План был многоступенчатый, рассчитанный на то, чтобы в любом случае не оставить жертве ни шанса. Во время одного из воскресных проездов царя в Михайловский манеж надо было взорвать под его каретой мину сильного действия. Если взрыв не даст желаемых результатов, в дело вступают бомбисты Николай Рысаков, Тимофей Михайлов, Игнатий Гриневицкий и Иван Емельянов с метательными снарядами. На случай и этой неудачи оставался Желябов с кинжалом.