Деревянные четки
Шрифт:
– Допустим, что Луция будет послана на учебу, – тянула дальше Кристина, – деньги на это могли бы сыскаться…
«О, так, так! – мысленно молилась я. – Деньги на это могли бы сыскаться!»
– Луция получит образование…
«Вот именно!» – подумала я с восторгом и, совершенно счастливая, впилась глазами в доброе лицо графини.
– …может быть, даже высшее. Ну, а что дальше? Увеличит собой ряды нашей безработной интеллигенции? На общество будет взвалена еще одна лишняя тяжесть…
Я тут же представила себе «общество», сгибающееся под тяжестью миниатюрной Луции, как угольщик под своей ношей, и сама же
– …Ненужный балласт для общества – таков будет единственный результат многих лет труда и больших расходов, хотя не о них, конечно, речь. Работа в лавчонке, разумеется, имеет свои неприятные стороны, но на это нужно смотреть как на явление временное, которое, возможно, окажет даже положительное влияние на чрезмерно впечатлительную Луцию…
Услышав эти слова, я подумала вдруг о том, что мудрая Кристина, наверно, права. Разве не было излишней щепетильностью со стороны Луции то, что она не брала булочек, которыми угощала ее торговка?
– …непрерывная работа, определенные трудности условий жизни, встречи с людьми, враждебно относящимися к обществу, но не лишенными здравых суждений, – всё это такие вещи, которыми нельзя пренебрегать. Общественное и воспитательное значение таких, казалось бы, совсем незначительных фактов, как практические навыки, на самом деле велико, и об этом надо помнить. Эти практические навыки принесут ей несравненно больше пользы, чем какой бы то ни было факультет. Да и вот еще вопрос: не обманываем ли мы себя насчет необыкновенных способностей Луции?… И потом… Потом, кстати, еще один важный вопрос: если Луция останется тем, кто она есть, то избежит неприятности, на которую обрекло бы ее положение выскочки в совершенно чуждой ей среде.
Графиня умолкла, а я, ошеломленная, глазела на нее. Всё, что говорила он, звучало так благоразумно, так убедительно. Лицо ее, раскрасневшееся от возбуждения, выглядело очень симпатичным, приветливым и внушало доверие. Приговор, который навсегда привязывал Луцию к половой тряпке и клубу, был произнесен таким благожелательным, таким ласковым голосом!
Пани Кристина легко вздохнула (словно после сильного переутомления) и, прикрыв глаза, оперлась головой о подушку сиденья. В этот момент мне вспомнилась фигура Луции, согнувшейся в три погибели над мокрым полом, босой с прилипшими к вспотевшему лбу прядями волос.
Но как не верить словам пани Кристины!
Я подумала, что общество, о котором она говорила, – это какое-то свирепое существо, и почувствовала страх перед хрупкой, изящной пани Кристиной, которая сообщила мне любопытные сведения о железных законах этого общества. Бог знает, сколько еще подобных законов крылось в ее очаровательной головке?!
С беспокойством посмотрела я на Аниелю. Забившись в угол машины, она хмуро молчала, опустив глаза. Я тоже не обмолвилась больше ни единым словом до конца поездки.
После возвращения домой у меня появилось желание рассказать обо всем Луции. Ждать ее мне пришлось долго. Она пришла поздно вечером в сопровождении Стефана.
Слыша в коридоре их возбужденные голоса, я подумала: ну, снова будут ссориться…
О Стефане я знала только то, что он учился раньше в Академии изящных искусств, но из-за недостатка средств вынужден был покинуть ее. Он стал шофером. Поскольку такси, на котором он работал, принадлежало его другу, Стефан иногда брал нас по воскресеньям на загородную прогулку. Мне он совсем не нравился, потому что был, на мой взгляд, слишком тощий. Хотя Луция, видно, была иного мнения. Во всяком случае, однажды вечером я застала их целующимися в сенях. С того момента я с нетерпением ожидала, когда же Луция объявит о своем намерении обручиться со Стефаном.
Они вошли в комнату. Стефан сказал со злостью:
– Я хочу, чтобы мы кончили наш разговор. Скажи только, решилась ты окончательно или нет?
– Сними плащ, сядь.
Стефан снял плащ и сел, однако стакан чая, который поставила перед ним Луция, отодвинул в сторону.
– Нельзя так дальше. Ни разу ты не ответила мне по-человечески.
Луция многозначительно посмотрела в мою сторону, но я с абсолютно безразличным выражением лица отвернулась к окну и из-за занавески прислушивалась к беседе сидящих за столом.
– Ну хорошо. Могу сказать тебе, – решительным тоном ответила Луция.
Стефан словно испугался этого ответа и хотел уже отдалить от себя то, чего еще минуту назад так упорно добивался. Он предложил неуверенно:
– Может быть, хочешь посмотреть эти репродукции? Ведь ты, кажется, любишь Фалата? У меня есть здесь его зимние пейзажи.
– Люблю, – ответила Луция взволнованным голосом.
«Ах, да ведь он же объясняется ей в любви, а она хочет смотреть Фалата», – подумала я с восхищением. Чуть отодвинув занавеску, я стрельнула глазами в сторону Луции.
Она сидела, склонившись над лежащим на столе рисунком. Щеки ее раскраснелись, темные волосы красиво оттеняли белый, гладкий лоб, и была она в это мгновение удивительно красива.
– Ну, так скажи, что ты хотела сказать, – заявил неожиданно Стефан, устремив на нее, как и я, свой восторженный взгляд.
Медленно переворачивая листы с рисунками, она ответила:
– Бедняки не имеют права ни создавать семьи, ни иметь детей. Они обязаны жить и умирать одинокими.
«Как бы не так, – подумала я. – Именно бедняки-то всегда и имеют кучу детей… Луция очень мило выглядела бы с таким младенцем, как наша Иза». И я навострила уши, с любопытством ожидая, что ответит Стефан. А Стефан молчал. Он долго блуждал глазами по ее лицу. Было видно, что он не может ни оторвать от нее своего горящего взгляда, ни что-либо произнести. Мне стало жаль его, однако я тут же припомнила, что он никогда не обращал на меня внимания, и чувство жалости моментально исчезло.
Затянувшееся молчание прервала Луция.
– Может быть, что-нибудь перекусишь? Тогда я быстро подогрею.
– Ты очень предупредительна. Благодарю.
Оба поднялись и одновременно взглянули друг на друга. Луция побледнела, а у Стефана был вид самого несчастного человека на земле. Он взял со стола рисунок и спрятал его в портфель.
– Этот пейзаж очень хорош, – сказала Луция.
Стефан поцеловал ей руку и вышел.
В этот вечер я не нашла в себе отваги говорить с Луцией о нашем посещении лавки. Когда мы улеглись спать, я будто невзначай дотронулась до ее щеки. Она была суха и холодна. Луция не спала. Устремив взгляд на мутный свет уличного фонаря, она лежала неподвижно, дыхание у нее было коротким и едва слышным. В эту ночь я просыпалась несколько раз и неизменно видела Луцию бодрствующей; она лежала с широко открытыми глазами.