Деревянные четки
Шрифт:
В течение нескольких последующих дней я всё выжидала момента, когда можно будет начать с Луцией разговор о нашем визите в ее лавку. Один из вечеров, когда Луция вернулась из лавки колониальных товаров раньше, чем обычно, показался мне наиболее подходящим для подобного разговора.
– Слушай, – начала я издалека, – мне бы хотелось с тобой поговорить…
– О чем?
– Да ты сказала как-то, что пани Кристина поэтична…
– Конечно! И при всей своей поэтичности она имеет совершенно здравый рассудок. Мама, – обратилась она к матери, – я попрошу не будить меня завтра так рано. Я не пойду в лавку.
– У тебя
– Нет. Я отказалась от работы.
Я проглотила слюну, будучи не в состоянии что-либо сказать, а мать только покачала головой. Последние недели у нас в доме становилось всё хуже и хуже, несмотря на то, что Луция отдавала матери все свои деньги. Беда вылезала из каждого угла. Мы по уши увязли в долгах, и трудно было предположить, что же будем мы есть, когда в лавке откажут нам в кредите.
Луция, поняв ход наших мыслей, быстро разъяснила:
– С помощью одной из подруг я получила место бонны [52] у очень зажиточных людей. Содержание за их счет и жалование – пятьдесят злотых.
52
Бонна – воспитательница детей в буржуазных семьях (нечто среднее между гувернанткой и няней).
Полное содержание! И я и мать посмотрели на Луцию с недоверием: слишком великолепно было то, о чем она сказала.
– Да, да, – весело подтвердила Луция еще раз, – содержание и неплохое жалованье. Правда, ребенок, говорят, с тяжелым характером, а госпожа – слишком требовательна. Но ничего, как-нибудь выдержу.
Поскольку судьба наша резко менялась, я посчитала излишним передавать Луции всё то, что слышала от пани Кристины.
Итак, Луция стала бонной. Выполняя мою просьбу, она ежедневно информировала меня о том, что ела на обед у своей благодетельницы.
– Сегодня были раковый суп, поросенок в сметане и апельсины. Шоколад со сливками, лосось по-испански, швейцарский сыр и пирожные с кремом.
Я с восторгом и некоторым недоверием покрутила головой: почему все эти роскошные вещи без следа исчезают в ее желудке, не принося полноты ее фигуре? Скорее даже наоборот: с того времени, как Луция поступила на новое место, она похудела еще больше.
«Интересно, что было у нее сегодня на обед? Может быть, жидкий шоколад и поросенок в сметане или еще что-нибудь?» – размышляла я, поднимаясь по лестнице элегантной виллы, чтобы передать Луции повестку, извещавшую об очередном собрании «Клуба молодых полек». Я уже готова была нажать на кнопку звонка, когда из глубины виллы до меня долетел детский плач и истерический женский крик:
– Пани не подходит нам! Я имею право требовать, чтобы мои распоряжения выполнялись точно!
Дрожащим, испуганным голосом Луция пыталась что-то объяснить. Но он звучал приглушенно, так что я не могла ничего разобрать, а потом его вновь перекрыл взрыв истерического вопля:
– У пани претензии не по ее положению. Где это видано, чтобы панна из бедной семьи…
Окончания фразы я не уловила, так как меня отогнали от двери чьи-то быстрые шаги, послышавшиеся в передней. Я сбежала по лестнице вниз и, приостановившись, чтобы перевести дух, подумала с сожалением: «Наверняка ей теперь больше уж не дадут поросенка в сметане…»
– Луцию уволили, – выпалила я новость, еще не перешагнув даже порог нашего жилища.
Мать удивленно посмотрела на меня:
– Боже милостивый! А что же такое она натворила?
– Не знаю. Та пани сказала, что Луция не подходит к их дому.
Мать опустилась на край кровати и, сложив руки на коленях, сокрушенно кивала головой в такт произносимым словам:
– Так, так. Этого-то я и боялась. Когда ты беден, то вынужден гнуть без конца спину и молча глотать горькие пилюли. А она на это не способна. Вот почему она такая несчастливая и никогда счастливой не будет. Бедняк не имеет права на то, чтобы уважали его честь и достоинство. Ему не положено иметь самолюбие… Да, какая страшная насмешка судьбы: родить детей, дрожать за их жизнь, а когда они вырастут, видеть, как попирают их люди…
– Ой! Смотрите! – вскрикнула я. – Луция идет. А с нею – этот перекупщик шарфиков!
Оба вошли в комнату. Перекупщик, видно, кончал деловой разговор:
– Решайтесь. У меня мало времени. Даю семьдесят грошей за шарфик. У меня есть много кандидатов на ваше место, но я предпочитаю всё же, чтобы пани имела возможность заработать.
В конце концов они сошлись на старой цене: восемьдесят грошей за шарфик. И вот на нашем столе вновь появились деревянные пяльцы. Каждое утро Луция опять ползала на коленях по полу, сортируя свалявшиеся, неприятно пахнущие клоки шерсти.
Однажды, когда я сидела у окна и смотрела на пожелтевшие капустные поля, над которыми летали блестящие паутинки бабьего лета, в дверь постучали. Увидев на пороге Аниелю, я очень удивилась. Последние недели она не показывалась у нас. Стараясь продемонстрировать свою вежливость, я подала ей стул и налила чашку чая.
– Ну, наконец-то я сама взялась за дело Луции, – самодовольно сообщила Аниеля, энергично размешивая ложкой сахар.
– Она уже не бонна, – пояснила я. – Мы снова делаем шарфики.
– Ну, конечно! Эта девушка, я чувствую, пропадет в жизни. Ведь она согласилась пойти работать бонной без всякого содержания, лишь бы только получать большее жалованье…
– Подожди! Как же так?! Ведь она сама мне говорила: раковый суп, поросенок в сметане и что-то там еще… Ах да! Апельсины!
– Тере, фере, куку! [53] Она выходила днем на Плянты, съедала там какую-нибудь булочку с сыром – и всё. И до самого вечера больше ничего.
Я недоверчиво посмотрела на Аниелю.
53
Тере, фере, куку (разг.) – восклицание, означающее приблизительно: «Как бы не так! Не говори чепухи».
– Так, так. Я это хорошо знаю, потому что мы часто встречались с ней на Плянтах, где она просиживала на скамеечке весь свой обеденный перерыв. Копила деньги на туфли. Однако ничего у нее из этого не выйдет. Нет у нее в деньгах ловкости.
– А что же она могла бы сделать? – спросила я с любопытством.
– То, что я за нее сделала! Подалась с просьбой к нашей председательнице! Так-то вот надо в жизни устраиваться…
Я в знак согласия кивнула головой. Аниеля хлебнула несколько глотков чаю и, отставляя стакан в сторону, начала хвастливо: