Держава том 2

Кормилицын Валерий Аркадьевич

– От любви к тебе? – не то уточнил, не то спросил Аким, усаживаясь за стол. – Когда мой брат страдал от любви к какой-то выдуманной даме, то здорово бренчал на балалайке, – открыл он пиво.

– Стаканов нет, лишь чашки, – села напротив него Ольга и подпёрла щёку рукой. – Наконец-то, господин офицер, вы соизволили обратить на меня внимание… Ну почему в детстве вам больше понравилась Натали? Ей первой и елозящего червячка… и тёщин язык…

– Есть на свете, оказывается, такое странное чувство, как любовь, – отхлебнул из чашки Аким и вытер ладонью губы.

– И даже здесь,

сидя со мной, вы её любите? – замерла, ожидая ответа.

– Конечно! Но по какому-то странному стечению обстоятельств, целую вас…

– И первой станешь любить тоже меня, – поднявшись со стула, пересела к нему на колени и ласково взъерошила волосы.

Чуть подумав, склонилась и нежно поцеловала в губы. Ощутив прошедшую по телу мужчины дрожь, молча, без слов, взяла за руку и повела к дивану.

Аким что-то хотел сказать, но она приложила палец к его губам.

– Только не говорите, что вам срочно надо на вечернюю поверку…

Ему ничего не оставалось, как поцеловать её палец.

Отчего-то торопясь, она сбросила блузку и юбку.

Аким трясущимися руками пытался расстегнуть пуговицы на рубахе, затем рванул ворот, рассыпав пуговицы по полу и, отбросив снятую сорочку, обнял Ольгу, затем поднял на руки и донёс до дивана.

И была ночь…

В раскрытое окно заглядывала любопытная луна, слабо освещая тело женщины, и окрашивая все предметы в комнате нереальным белесым цветом.

Губы устали от поцелуев… Тело устало от ласк… А ночь была бесконечна, тиха и душиста…

Утром, проснувшись, Аким не сразу сообразил, где он, и что было ночью – сон или реальность.

Раздетый, он один лежал на диване, и лишь весёлое солнце наблюдало за его пробуждением, игриво прикасаясь лучом то к щеке, то к плечу, то к груди.

Громко чихнув и чертыхнувшись, он поднялся с дивана и принялся одеваться, услышав:

– Будь здоров, милый.., – и через секунду, – доброе утро!

– Спасибо, – озабоченно буркнул, надевая рубаху. – Кто-то все пуговицы поотрывал, – ворчал, стараясь не смотреть на вошедшую в комнату Ольгу.

– Вам очень идут кальсоны, мой друг, – невесело улыбнулась она, почувствовав его отстранённость и даже холод.

Ничего не ответив, он продолжал одеваться.

«Волшебство ночи прошло, а с ней поцелуи и любовь, – грустно подумала она. – Да ты, сударыня, становишься поэтессой», – стараясь скрыть охватившую её печаль, постаралась весело произнести:

– Чайник вскипел.

– Спасибо. Нет времени, – застегнул пуговицы на белом кителе и стал искать фуражку.

– Утренняя поверка дороже поцелуя? – крикнула ему вслед и расплакалась, упав на диван.

Прижимаясь щекой к подушке, которой недавно касалась его голова, она обессилено шептала:

– Хам, хам, х-а-м.., – но в словах не слышалось злости, а была нежность и любовь.

«И зачем мне эта любовь? – развалясь в продавленном кресле и уронив на колени недельной давности газету, размышлял Аким. – Пиитическая обстановка виновата: облака, берёзовые кущи, зелёная травка, речка, солнышко.., тьфу… Строй, уставы, стрельба по

мишеням.., вот что закаляем мужчину и делает из него сурового солдата.., а не качели с дамами и граммофонный вальс «Разбитое сердце». «Трансвааль» следует слушать, и пестовать в сердце ненависть к врагам, а не любовь к дамам, – отбросив газету, бодро выскочил из кресла и подошёл к раскрытому окну. – Денщик молодец! Поддерживает морально, – прислушался к мощному храпу за перегородкой. – Заглушает пение соловьёв, а портянками – прелестные запахи природы, чем на корню уничтожает лирику, делая человека мужественным, злым и голодным, потому как даже чай ему некогда вскипятить… Козлов, он и есть Козлов. Микита – так он имя своё произносит. Пойти, разве что, Глеба навестить… Вроде не жарко, – высунул в окно руку. – О-ой. Совсем плохим из-за женщин стал. Так ведь дождь определяют, – попробовал рассмешить себя.

Не вышло.

– Козлов! – по-юнкерски рявкнул он.

За перегородкой послышалось почмокивание, кряхтенье, зевки, бормотанье: «Прости-осподи», шлепки босых ног и, наконец, произошло явление денщика народу.

– Микита… В строй захотел? – сидя на подоконнике поинтересовался Аким.

– Никак нет! Ваше высокоблагородие, – без раздумий ответил Козлов.

– Чая нет. Булок нет. Колбасы нет… Чего – никак нет? Про вино или пиво вообще речь не идёт… А ты целый день храпишь.

– Виноват, исправлюсь…

– За оставшиеся три года службы не успеешь, – горестно покачал головой Аким. – Пулей Графа запрягать, – велел ему, безысходно махнув рукой. – Да не Игнатьева, – заорал вслед и засмеялся: «Всё же удалось поднять настроение, – резюмировал он. – Даму у графа увёл… или меня увели», – задумчиво хлопнул дверью, выходя на крыльцо.

Проезжая мимо бараков Павловского военного училища, помахал рукой, подумав, что как-нибудь следует заглянуть к павлонам и узнать, чтут ли традиции по отношению к пажам, погладил по холке Графа.

«Кавалерию сразу видно, – слез с коня и прошёл в барак. – Дневального у «грибка» нет», – навис над азартно резавшимися в карты «корнетами».

– Смирно, – тихо отдал команду и отметил, что по выправке николаевцы не уступят павлонам.

Сзади гулко бухнула входная дверь.

«Дневальный тихонько выскользнул», – постарался скрыть смех.

– Пулей доставить сюда портупей-юнкера Рубанова, – распорядился Аким.

– Господин подпоручик, взводный командир Рубанов стоит на посту у выгребной ямы, – доложил один из картёжников.

– Это шутка? – нахмурился Аким.

– Никак нет. Наряд не в очередь…

Юнкера были серьёзны.

– Вчера дежурил у порохового погреба, позавчера у знамени, – добавил другой юнкер.

– Вольно, господа. Я его брат. Проводите кто-нибудь к секретному объекту, – хмыкнул Рубанов.

Стоявшего при шашке и винтовке брата увидел издалека.

– О чём мечтаешь, братец, – наплевав на Устав караульной службы, обнял Глеба.

– О монашестве! – коротко ответил тот. – Поставлен поручиком Абрамовым на особо ответственный объект, – щёлкнув каблуками, шутя отрапортовал Глеб.