Держава (том второй)
Шрифт:
— Надо избавить Европу от наглости Англии, — вспомнил, кто помогает японцам, — и потому я сейчас за соглашение с Германией и с Францией.
В середине октября он телеграфировал кузену Вилли: «Германия, Россия и Франция должны объединиться. Эта комбинация часто приходила мне в голову».
На следующий день струсившая Англия поспешила согласиться на русское предложение о передаче конфликта на разрешение международной комиссии на основании Гаагской конвенции.
Англия благоразумно воздержалась от недружественных действий по отношению к русской эскадре, в результате
А ЖАЛЬ!!!
После перенесённых моральных потрясений Николай, дабы восстановить душевное равновесие, как водится, отправился на охоту.
«21 октября. Четверг», записал он в дневнике. «Проснулся в 7 часов, ясным морозным утром и со снегом. В 8 часов, отправился на облаву под Петергофом. Взяли загоны от жел. дор, к Марьино, где утопали в болоте. Завтракали у деревни Ольгино в палатке, и оттуда дошли загонами за дорогу из Бабигона в Настолово. Погода сделалась серая, и задул свежий ветер. В 6 1/2 вернулся в Царское. Всего убито: 511. Мною: 6 фазанов, 5 тетеревей, сова, 3 русака и 35 беляков — итого; 50. Усиленно занимался. Обедали и вечер провели вдвоём».
«Уж сова чем ему виновата, коли Рожественский дурак», — подумал Максим Акимович, будучи тоже участником охоты.
____________________________________________
Санитарный поезд, подолгу стоя на полустанках и станциях, медленно тащился по бесконечным просторам России.
Лёжа на полке, Аким то читал Брюсова, единственный томик коего, по его просьбе, отыскала в чемодане Ольга, то газеты, что покупали на вокзалах санитары.
Но чаще глядел в окно и думал… О войне, о товарищах, которых никогда не увидит, и о том, что ждёт его впереди.
Ольга, как могла, отвлекала от грустных раздумий, меняя повязки на груди и обрабатывая медикаментами заживающую рану.
Аким стал реже вспоминать Натали… Он сам не понимал, отчего. То ли оттого, что рядом всё время видел Ольгу, то ли оттого, что Натали осталась там, далеко, где кровь, смерть и потери…
Поезд, подёргавшись и поскрипев суставами, замер на станции Паламошинное.
Перед Акимом так ярко предстал в памяти Гришка Зерендорф и его слова, что после войны посетим в Петербурге музей с мамонтом и вспомним станцию Паламошинное, что защемило сердце, а на глазах выступили слёзы.
— Рана ноет? — разволновалась, наведавшая его в этот момент Ольга.
— Да нет, всё нормально, — ответил он, подумав: «Не скажешь же ей, что сердце ноет… Не такая она мне близкая, чтоб душу раскрывать… А вот Натали бы открыл…», — чтоб отвлечься, лёг на спину и поднял к глазам газету: «В сражении у Шахе, японцам удалось не только остановить наше наступление, но и отбросить на исходные позиции…». Пробежал глазами другую заметку «Огонь стрелков столь силён и беспрерывен, что деревянные части винтовок у ствола — накладки, тлели и загорались, а сами стволы накалялись до такой степени, что их приходилось поливать водой, чтоб иметь возможность держать в руках»,
«Что пулемёты поливали, знаю… Кто это у нас такой сочинитель? Ага. Краснов. Как ещё не написал, что стволы накалялись, и солдаты, балуясь, придавали им любую форму, от круга до змейки», — хмыкнул он, обрадовав вновь подошедшую Ольгу.
— Я тебе покушать принесла.
— Да не хочется.
— Надо, Аким, — принялась кормить его.
Постепенно Рубанов стал привыкать к ней и даже скучать, если долго не приходила.
Поев, почитал про мутные глаза, бескровные губы и серо–зелёные лица солдат после боя.
«Может, Краснов мой китель увидел, вот и возникли ассоциации с лицами солдат», — отложил газету и раскрыл томик Брюсова.
Когда показались пригороды Петербурга, от волнения стал цитировать не Брюсова, а Пушкина, с его банальным «Мороз и солнце, день чудесный…».
«Но Зерендорф теперь спит так крепко, что не разбудишь», — вспомнил, как ехали на войну.
Состав медленно полз вдоль перрона. Лязгнув и подёргавшись, остановился у поблёкшей рекламы папирос «Белый генерал» Скобелев», под которой, бледные от волнения, всматривались в окна вагонов его родители.
«Мама' не изменилась, а отец состарился», — скрипнул зубами, сдерживая не прошеные слёзы, и по привычке стал себя отвлекать, подумав, что шоколадного грязнулю увидел бы с большей радостью, нежели героя туркестанских походов.
— Да уберите вы носилки, — громче, чем надо, крикнул двум поддатым уже санитарам. — Своими ногами выйду.
Накинув на плечи, с помощью Ольги, солдатскую шинель, подаренную полковником Яблочкиным, держась за поручни, осторожно выбрался из вагона и заковылял в сторону родителей.
Ирина Аркадьевна, дрожа руками от нервов, глядела в другую сторону, а отец — на окна вагона.
— Мама, — на русский манер, с ударением на первом слоге, не произнёс, а прошептал Аким, потому что горло неожиданно пересохло, и он не мог говорить.
Но мать услышала бы его, если бы он позвал её, просто пошевелив губами.
Повернув к нему мокрое от слёз лицо, и не произнося ни слова, с немым криком в глазах, как могут кричать только матери, встретившие хоть раненого, но живого сына, шагнула, обхватив руками шею, и забилась в беззвучном плаче, прижимая к себе вернувшегося сына…
Сколько раз за прошедшее время она мечтала об этой встрече, и тихо рыдала по ночам, скрывая слёзы от мужа.
Но невозможно утаить от любящего человека мокрые от слёз глаза. Он видел её страдания и жалел её, впервые покаявшись, что отдал сыновей на военную службу.
«Права была жена, — с болью замечая её вздрагивающие плечи, переживал он, — лучше бы в университете учились».
Обернувшись и встретившись взглядом с похудевшим и осунувшемся сыном, сурово сжавшим рот и изо всех сил сдерживающим слёзы, как–то жалостливо, по–старушечьи сморщил лицо и заплакал, медленно подходя к Акиму и обнимая его поверх материнских рук, неловко сбросив при этом шинель, и даже внимания не обратив на украшавшие грудь многочисленные награды.