Державин
Шрифт:
Мирный покой сенаторов нарушился. Они недовольно жевали губами, слушая бурные речи Державина, Я жаловались императрице, что с ним «присутствовать не можно». Генерал-прокурор их поддерживал.
Екатерина увидела, что снова ошиблась. Державин растревожил ей весь сенат, смутьяна надо оттуда убирать. Но куда же теперь его посадить, чтобы он, наконец, успокоился?
Только три месяца продолжалась служба Державина в сенате. К новому, 1794 году он получил другое назначение — президентом коммерц-коллегии. Это был хитрый ход Екатерины. Коммерц-коллегия, бывшая недавно могущественным и авторитетным учреждением — она ведала торговыми и таможенными делами, — передала все свои функции губернским
Державин принял свое назначение всерьез — он не представлял себе, что можно шутить государственной службой и ставить на место человека, чтобы он ничего не делал. Приняв должность, Державин немедленно осмотрел склады портовой таможни, кладовые вещей, обнаружил непорядки в хранении и строго на них указал. Потом принялся за таможенные досмотры — и там нашел много упущений.
За это ему сейчас же отомстили. Один из заграничных знакомых прислал Державину в подарок кусок атласа. Ввоз таких товаров был запрещен, и Державин распорядился отправить атлас обратно. Директор таможни не сделал этого и донес императрице, что Державин тайком получает запрещенные товары. Екатерина, наверное не без злорадства, указала поступить с контрабандой по закону, а с Державина взыскать штраф.
Барабанный бой, раздавшийся с площади перед коммерц-коллегией, где сжигали контрабанду, привлек Державина. Не веря своим ушам, услышал он голос чиновника, читавшего приговор, присуждающий президента Державина к штрафу за тайный провоз товаров. Державин бросился во дворец, но к императрице допущен не был, написал докладную записку — никакого ответа. Пришлось примириться с обидой — она была не первой…
Вскоре Державин потревожил Екатерину новой запиской. Он раскрыл плутовство иностранных купцов и таможенных чиновников. За взятки они в десять раз снижали государственные пошлины. Убытки были значительны. Но напрасно Державин ждал решения Екатерины — оно не состоялось.
Когда в сенате разбиралось дело о злоупотреблении в Астраханской и Ревельской таможнях, Державин явился на заседание и заявил, что впредь будет всегда присутствовать на разборе таможенных дел. Сенаторы сразу забеспокоились. Они боялись иметь дело с Державиным. Генерал-прокурор поехал докладывать во дворец. Пригласив потом Державина к себе, он объявил волю государыни: ей угодно, чтобы Державин не занимался обязанностями президента коммерц-коллегии, а носил это звание просто так, ни в какие дела не мешаясь, и в сенат более не приезжал.
Державин просил письменного указа об этом — на бумаге, естественно, такого приказания изложить не решились. Тогда, посоветовавшись с женой, он отправился в Царское Село с прошением об отставке.
Императрица не приняла Державина. Он хотел оставить прошение, но никто из секретарей, — а там было их несколько, — не согласился взять бумагу. Тогда Державин обратился к камердинеру, и он отнес прошение Екатерине. Та прочла и необычайно разгневалась: Державин положительно не давал ей покоя, от его претензий было невозможно избавиться! Припадок злости вышел сильный, государыне стало дурно, в Петербург поскакали курьеры за лучшими докторами и лекарствами.
Видя такую суматоху, Державин почел за благо убраться поскорее из дворца.
Срок его отставки для Екатерины еще не наступил. Скоро Державин вновь понадобился по делу, которое ему можно было поручить лучше, чем кому-нибудь
Банк этот возник всего несколько лет назад и выдавал дворянам крупные ссуды под их земельные владения. Там обнаружилась недостача шестисот тысяч рублей. Арестовали кассира, но по всему было видно, что деньги достались не ему одному.
В комиссию вошли, кроме Державина, петербургский генерал-губернатор и директор другого банка, Ассигнационного, а председателем ее Екатерина назначила главного директора обокраденного банка П. В. Завадовского, чья честность или, во всяком случае, распорядительность и потребовала строгой проверки. В выборе этой комиссии как нельзя лучше сказалась всегдашняя тактика Екатерины: она делала вид, что хочет строжайшего расследования и наказания виновных — для этого в комиссию включался Державин, а во главе следствия ставился главный директор Завадовский — его интересы требовали замять дело и возможно сократить огласку, чего, в сущности, хотела и сама императрица.
Это определило всю деятельность комиссии. Державин шаг за шагом распутывал банковскую аферу, выяснил причастность к расхищению Завадовского и других крупных вельмож, а комиссия всячески мешала ему установить истинных виновников кражи. Кассир Кельберг держал деньги в запечатанных пачках с надписью «10 тысяч рублей». Когда их стали вскрывать, там оказалась аккуратно нарезанная белая бумага. Обстоятельства дела показывали, что дирекция знала об этой уловке кассира — деньги запечатывались в плотно завернутые пачки с ее ведома. Но доказать это было трудно. Выяснилось далее, что после раскрытия кражи Завадовский перевез из банка в свой дом два больших запечатанных сундука. Что в них находилось? Ответить на это мог только сам Завадовский, но комиссия не имела права его допрашивать, а он, конечно, молчал.
Материалы следствия были переданы в сенат. Приятели Завадовского, и в первую очередь генерал-прокурор Самойлов, канцлер Безбородко и другие принялись замазывать дело. Расследование было объявлено неясным, требующим пополнения, произведены новые допросы, появились ложные свидетельства, и все приняло иной оборот. Екатерина назвала Державина «следователем жестокосердым» и оправдала директоров банка. Кассир Кельберг отделался незначительным наказанием. Вместе с ним было осуждено несколько его сообщников из числа мелких банковских чиновников. Крупных воров оставили в покое. Рассказывая об этом случае в своих «Записках», Державин замечает: «Вот с какою верностью служат приближенные к государю вельможи; то как можно ожидать от них общего блага?»
С горечью думал об этом прямой и честный Державин. Мысли понемногу складывались в строки пламенных и злых стихов. Державин писал о людях, которых близко узнал в последние годы и научился презирать. Он так и назвал свою новую оду — «Вельможа».
Знатный род, чины, случайное счастье еще не дают права требовать «почтения от граждан».
Хочу достоинства я чтить, Которые собою сами Умели титла заслужить Похвальными себе делами. …Вельможу должны составлять Ум здравый, сердце просвещенно; Собой пример он должен дать, Что звание его священно, Что он орудье власти есть, Подпора царственного зданья. Вся мысль его, слова, деянья Должны быть — слава, польза, честь.