Державный
Шрифт:
— Осемь тысяч? Так-то мало оценили вы измену свою?
Но долго торговаться он не смог и в конце концов сильно уступил челобитчикам, даже очерченная в заведомом умысле сумма в двадцать тысяч была сдана, и в итоге договорились о шестнадцати тысячах, из которых первую челобитчики могли выплатить уже сейчас, ибо привезли её с собой на ладье. Кроме того, братьям великокняжеским, князьям и боярам, принимавшим участие в войне, обещаны были дорогие подарки.
Наконец, хлопнув по рукам, осушили по новой чаше за то, что уговор состоялся.
— Эй, дьяки! — кликнул великий князь сидящих чуть поодаль Степана Бородатого и Василия Мамырева, при котором появился какой-то новый подьячий, лицо знакомое. — Готовьте грамоту о докончании, да по всем правилам любезной старины. Впишите туда так, что, мол, новгородцы обязуются впредь николи не отдаваться ни королям, ни великим князьям, ни панам, какие-никакие на Литве, и в ляхах, и немцах будут, но быть неотступными от нас, государей Московских. Князей у Литвы не просить и не принимать к себе в Великий Новгород. И на владычество выбирать по старине — ставить владыку на Москве у нас, при гробе святителя Петра-чудотворца, у великих князей наших и отца нашего, митрополита Московского, и ни в каком ином месте владыку-архиепископа не ставить.
— Великий княже, — вмешался тут посадник Фома Андреевич, — дозволь одно только слово вставить.
— Какое?
— Що, мол, мы, новгородцы, всё же люди-мужи вольные, а Господин Великий Новгород — отчина наша.
— Дозволяю, — кивнул Иван Васильевич. — Впишите, дьяки, как посадник Фома Андреевич просит. А ещё поставьте в том докончании, что впредь никогда Новгород не будет искать своих земель ни в Белозерье, ни в Вологде, ни в Волоке Ламском, а я за то возвращаю Господину Великому Новгороду и Торжок, и крепость Демон, что перешли на мою сторону. Обещаюсь держать Новгород в старине, по пошлине, да без обиды. И как особую милость — отпускаю всех пленных новгородцев, кои были захвачены в сие лето за всё время нашего славного похода. И с сего дня повелеваю перестать жечь земли новгородские, бить и пленять людей здешних, кои отныне не враги и не изменники, а мои подданные.
На том и окончилось челобитье, и дальше началось в полную силу великое коростынское заговенье на Успенский пост. Пили и ели много, перепились и объелись многие, самого посадника, Фому Андреевича, отвели от стола под белы рученьки и, позволив ему хорошенечко скинуть с души, уложили спать в лёгком шатре. Иван Васильевич и сам не отстал от прочих и здорово хватанул лишнего, но не падал, почти не шатался, сидел за столом и веселился в честь Ивана Воина. Образы покойницы Марьи и монахини Алёны порой мелькали в его помутнённом сознании, но он не рыдал в душе о них, старался не рыдать. После очередного кубка Иван Ощера подсел с заявлением о том, что хочет навсегда остаться в здешних краях, основать монастырь на месте гибели сына своего, Константина Ивановича, павшего одним из первых в Шелонской битве.
— И ты? И ты в монастырь? — закручинился государь.
Потом архиепископ Феофил стал приставать к нему с какой-то совсем уж ничтожной просьбой — отправить назад в Новгород какого-то Федьку. Мол, сей Федька сбежал от отца под страхом того, что тот лишит его благословения, то бишь вопреки всякому страху. Дьяк Мамырев же, встречу [98] архиепископу, уговаривал Ивана оставить Федьку:
— Великий княже, пускай он при нас будет! Зело толковый парень! Сочиняет так складно, языки изумеет многие. Много пользы принесёт.
98
Встречу — то есть вопреки, наперекор.
— Почто же он от отца-то?.. — спросил великий князь.
— Любовь у него, государь! А отец не дозволяет жениться. Он и утёк из Новгорода вместе со своею любушкой, — растолковывал Мамырев. — Не хочет он в Новегороде жить, хочет тебе быть верным слугою.
— Где он? Подать сюда! — махнул рукой великий князь.
Привели Федьку.
— Кто ты есть таков? — спросил Иван Васильевич.
— Фёдор Васильевич Курицын я, — отвечал тот.
— Любишь девушку?
— Люблю, государь.
— Ну и люби! Это мне вот… — Великий князь чуть не всхлипнул, но вовремя воспрянул духом, выпрямился и поднял новую чашу. — На Москве служить хочешь?
— Мечтаю, Иване Васильевичу!
— Man sagt, du bist sehr wissenschaftlich [99] , — продолжал допрос свой Иван Васильевич.
— Um die Wahrheit zu sagen, mein Grossfbirst, — бойко отвечал Курицын, — nicht so sehr [100] .
— Молодец! — улыбнулся государь. — А что значит по-латынски Nil fit ad nihilum?
99
— Говорят, что ты шибко образованный (нем.).
100
— Положа руку на сердце, великий княже, не так уж шибко (нем.).
— Ничто не превращаемо в ничесо же, — перевёл Федька, не моргнув глазом.
— Гляньте-ка! И латынь знает, и не щокает! — рассмеялся Иван Васильевич. Спросил Федьку по-литовски, потом по-польски, тот точно так же хорошо ответствовал.
— Он и по-угорски может, — добавил Мамырев.
— Угорского я не знаю, — рассмеялся великий князь. — Только в винах ихних силён знаток. Ну, Фёдор Курицын, оставайся в моих подьячих! Вижу, далеко ты пойдёшь! Выпьем за твою зазнобушку!
Поздно ночью, проснувшись в своей ставке, Иван Васильевич потребовал ледяного квасу и, утоляя мучительную жажду, вспомнил про счастливчика Федьку, который сбежал из отчего Новгорода со своею возлюбленной, и так завидно стало, так остро ощутилась потеря Машеньки и Алёнушки, что хоть волком вой. Выйдя на берег Ильмень-озера в окружении нескольких телохранителей, старающихся держаться как можно более поодаль, Иван Васильевич сел над обрывом, смотрел, как плещется по озёрной глади белый ушкуй луны, уже заметно пошедшей на убыль, и тихо, безутешно тосковал.
Глава семнадцатая
НОВЫЙ ГОД
— Царица Небесная! Никак, дождик? — услышал Ванюша сквозь сон голос бабушки, и тотчас увиделось лазурное небо, белоснежное облако, на нём — Царица в радужных одеяниях, разводит в разные стороны руки, а с мокрых, сверкающих рукавов её сыплется золотая капель. — Почитай, с самой Радоницы и до сего дня ни единой капельки на Москве не упало! — говорила Царица голосом бабушки. — И вот — пожалуйста! Новому году омовенье, великому князю дорог оновенье. Ванюша! Вставай! Игумен Геннадий уже спрашивал о тебе — пойдёшь ли.
Ванюша открыл глаза. В просторной повалуше великокняжеского дворца, где он спал эту ночь, было уже светло. Под образами горели свечи, теплилась большая лампада. Протерев глаза и основательно зевнув, Ваня сладостно потянулся, поднимаясь с постели, — сегодня был один из самых необычных дней года, первое сентября, и если вчера ещё считалось лето 6979-е, то уже сегодня началось лето 6980-е от Сотворения Мира. Новый год. Сегодня снимают и пробуют дыни, сегодня по всей Москве и окрестностям играют свадьбы, сегодня солят огурцы и устраивают пышные похороны тараканам и мухам, сегодня день Семёна-столпника и нужно обсыпать друг друга семенами. Но главное — сегодня возвращайся на Москву из победного похода государь Иван Васильевич!