Держи меня крепче
Шрифт:
— Маркуша приехал!
Меня трясет, когда мама называет меня Маркушей, поэтому убираю ее руки со своей шеи и сквозь зубы цежу:
— Мам, не называй меня так при своих подружках, ладно? Я — Марк. Никаких Маркуш и прочих нежностей.
Она понятливо кивает и выглядывает из-за плеча, словно готовилась увидеть кого-то еще кроме меня.
— Ты без пары? Я хочу познакомить тебя кое с кем.
— А это уже лишнее! — протестую я.
Захожу в переполненный дом, снимаю верхнюю одежду и от скуки разглядываю гостей. Мама бежит следом, цокая каблуками на весь дом. Притормаживаю
Ее сватовство меня уже просто смешит. Каждый раз когда я приезжаю в гости мне навязывают симпатичную миловидную куклу из приличной семьи. Мама страстно мечтает, что однажды одну из них я возьму себе в жены и обязательно заделаю ей ребенка, а лучше парочку.
— Мам, неужели нельзя пригласить меня в гости просто так? — спрашиваю я, попутно здороваясь с присутствующими людьми.
— Марик, — произносит она ласково, а меня опять корежит от видоизменений моего имени. — Тебе тридцать лет…
— Послушай, я могу иметь любую девушку, какую только захочу. А ты сейчас предлагаешь мне надеть перстень на безымянный палец и стать моногамным семьянином?
Она укоризненно качает головой и открывает рот, чтобы посторожить, но вовремя умолкает, потому что перед нами останавливаются две дамочки — мама и дочка. Кажется, я где-то встречал их раньше, но даже не пытаюсь напрячь память, чтобы вспомнить.
— Нинель, — протягивает руку женщина постарше с высокой прической и очками в черной оправе.
Значит, мама ее уже проинформировала насчет меня. Приходится коснуться губами тыльной стороны ладони в знак вежливости и сделать вид, что рад знакомству.
— Какой он милый у тебя, Виолетта! — произносит Нинель, обращаясь к маме.
— Да, Маркуша у нас просто душка, но иногда такой колючий… Марк, познакомься с дочерью Нинель — Олли.
Олли. Что блядь за имя такое? Нельзя по-человечески общаться? Оля симпатичная — кукольной внешности, с пухлыми губками и большими голубыми глазками. У нее красивые пышные сиськи четвертого размера и сквозь тонкую материю платья видно твердые соски. Ротик приоткрывается и Оля что-то говорит мне, но я слушаю ее вполуха. Кажется, она что-то спрашивает о моей деятельности, но мое внимание занимает только ее приоткрытый пухлый ротик и мои пошлые планы на сегодняшнюю ночь. Вечер перестает быть томным.
Кажется, она что-то спрашивает о моей деятельности, но мое внимание занимает только ее приоткрытый пухлый ротик и мои пошлые планы на сегодняшнюю ночь. Вечер перестает быть томным.
— Марк у нас самостоятельный парень. В свои двадцать пустился в свободное плавание, сколотил собственную звукозаписывающую компанию и отказался от родительского наследства. В тот момент мы были в шоке с отцом, но вовремя поняли, что наш мальчик вырос, и надо бы перестать так сильно опекать его…
Я хмыкаю, вспоминая как все было на самом деле. Хочется сказать матери, что она окончательно завралась. Забыла, что здесь присутствую я — очевидец того как все было на самом деле, но решаю промолчать. Затевать
— Марик у нас занимается благотворительностью! — вещает дальше мама. — Помогает детским домам на добровольных началах и старается не афишировать это, но я не могу молчать…
Она притворно смеется, и я вижу, как восхищенно блестят ее глаза. Но не потому, что она гордится мной, а потому, что ей удалось произвести впечатление на собеседниц. Нинель внимательно слушает матушку и кивает в такт ее словам. Пока мамы не видят, Олли томно облизывает губки и незаметно для всех толкает языком в щеку.
«Эта девочка совсем не паинька», — усмехаюсь про себя.
— Достаточно мам, — строго прерываю ее, потому что понимаю, что она переходит все дозволенные рамки.
Нинель прикрывает рот от восторга и внимательно осматривает меня с ног до головы, словно не верит тому, что обо мне говорят. Наверное, она уже мысленно примерила, как гармонично мы смотримся с Олли, и какими будут наши дети, но лично меня это мало волнует.
— Не может быть, Виолетта! Моя Олли тоже занимается благотворительностью! Встает на защиту невинных зверушек, и жертвует львиную долю заработанных папой денег, чтобы помочь бедным несчастным существам.
Я прекращаю слушать то, как соревнуются дамы, потому что вижу на горизонте своего давнего товарища Антона. Откланиваюсь, обещаю Олли, что еще найду ее и покажу нашу оранжерею на заднем дворе. С радостью покидаю общество дам и направляюсь к другу, прихватив еще два бокала виски. С Антоном мы знакомы с детства — жили бок о бок, учились в одном лицее, делили радости и невзгоды непростой мажорской жизни и до сих пор поддерживаем приятельские отношения. По крайней мере, пытаемся. Антон пьет шампанское в одиночестве и откровенно скучает.
— О, кого я вижу! — восклицает он. — Неужели заставили явиться?
— Вынудили, — отвечаю, поправляя галстук на шее.
— Скучно тут — ни одной нормальной цыпочки, с которой можно зажечь. Не поделишься своим белокурым ангелом?
Он кивает в сторону Олли и буквально съедает ее глазами. Я смеюсь и вспоминаю, чем заканчивались все наши посиделки в юности. Мы тусили в самых шикарных клубах мира, баловались легкими наркотиками, устраивали групповушки и трахали все, что движется. Для нас было нормальной практикой поделиться «девочкой» прихватив с собой друга, но сейчас его слова не вызывали у меня ничего, кроме смеха. Мы жили так словно в последний раз. Но с тех пор многое изменилось, в том числе и я сам.
— Прости друг, ее губы сегодня будут заглатывать только мой член, — говорю я с неприкрытым удовольствием, хотя в мыслях представляю далеко не Олли, а кареглазую Белоснежку с ее симпатичными алыми губами.
Но Белоснежка — табу, а Олли здесь и сейчас готова отдаться в мои руки с превеликим удовольствием.
Мы разговариваем с Антоном ни о чем. Просто треплемся, обсуждая футбол, политику, от которой я далек и вспоминаем старых знакомых. В наш разговор нагло вторгается мама и, извиняясь перед другом, уводит меня из его компании. Берет под руку и ведет в просторный зал.