Дерзкие мечты
Шрифт:
— Моя мать была наполовину итальянкой, наполовину француженкой. Отец мой ни одну из стран не считал своей родиной, но любил многие, особенно Англию. Во мне течет много разных кровей, а сам я предпочитаю считать себя просто европейцем.
Не было ли это способом дать понять, что он не имеет прав на имя отца, поэтому носит имя матери? Но столь бестактного вопроса она задать не могла. Да и какая разница, ведь их знакомство, вероятнее всего, будет мимолетным. Эти мысли быстро пронеслись в голове Вайолетт, и вдруг она с удивлением заметила, что
— Ваш французский великолепен, месье.
— Мне показалось, что так вам будет удобнее. Я оказался прав?
Она согласилась, сообщив о своих французских предках из Луизианы, а потом спросила:
— А по-итальянски вы говорите столь же свободно?
— Мне легко даются языки, — ответил он и вдруг, взглянув на ее щеку, нахмурился и достал из кармана носовой платок. — Позвольте мне еще одну вольность.
Двумя пальцами он взял Вайолетт за подбородок и, повернув ее лицо к свету, стер платком капли дождя с ее лба, висков и даже век.
Вайолетт знала, что она должна отступить или по крайней мере возмутиться. Однако она стояла, не в силах шелохнуться. Она взглянула на его руки и заметила, как они красивы и ухожены, но обратила внимание на мозоли на пальцах и ладонях, какие обычно бывают у тех, кто часто пользуется саблей. Это ее заинтриговало. Она позволила себе взглянуть на него повнимательнее, тем более что сам он был целиком поглощен своим занятием.
Аллин вдруг поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза.
То, что случилось потом, казалось невероятным и в то же время абсолютно неизбежным. Он выпустил платок из рук, который сначала опустился ей на юбку, потом белоснежным облачком слетел на землю. С его уст сорвалась тихая фраза — то ли просьба, то ли проклятие в адрес собственной неловкости, она не могла разобрать, ибо язык был ей незнаком, а сердце ее колотилось так, что, казалось, стучало в ушах. Очень медленно он наклонился к ней и коснулся ее губ своими губами.
Его поцелуй был столь почтительным и столь нежным, что тронул ее до глубины души. Слезы подступили к глазам Вайолетт, она даже ощутила их солоноватый привкус, в то время как кровь стучала у нее в висках. И вдруг с ней что-то случилось, она почувствовала себя настолько преображенной, что ей уже неважно было, кто она и откуда. Словно она обрела часть себя, ту часть, которая была давно утеряна и теперь не желала с ней расставаться. Главным было лишь это мгновение и то, что оно принадлежало ей.
Вайолетт подняла голову, и взгляд ее задержался на его мягких нежных губах. Медленно, будто преодолевая невидимую преграду, он отходил в сторону, пока не коснулся спиной железной опоры павильона. Тогда Аллин отвернулся и ухватился за опору рукой, сжав ее так, что побелели костяшки его пальцев.
— Простите меня, — с трудом выговорил он. — Но, клянусь, я никоим образом не хотел вас обидеть.
— Прошу вас, не надо. — Вайолетт говорила так тихо, что он с трудом мог разобрать слова. — Я… в этом есть и моя вина.
Он покачал головой.
— Должно
— Я… я понимаю. — Она посмотрела на его широкую спину, потом бросила взгляд на свои стиснутые руки.
— Правда? — Он повернулся к ней, но не приблизился. Вайолетт слабо улыбнулась.
— Я думаю, что если бы вы делали это намеренно, то вели бы себя иначе.
— Мне хотелось бы так думать. — В голосе его слышалось радостное облегчение.
Она отвернулась и, глядя на парк, сказала:
— Я замужем.
Он ответил не сразу.
— Я это понял. Я видел кольцо.
Вайолетт взглянула на свою руку, на золотое кольцо с рубином и бриллиантами, фамильное обручальное кольцо семьи Гилберта. Она сжала руку в кулак и накрыла кольцо другой ладонью, чтобы убрать его с глаз. Ей вдруг пришло в голову, не слишком ли много она себе вообразила, сообщая этому человеку о своем семейном положении, будто это могло представлять для него какой-то интерес.
Он заговорил снова:
— Где вы остановились в Лондоне?
— В гостинице, — сказала она, не упоминая названия. — Мы пробудем здесь еще несколько дней, а потом отправимся в другую часть Англии, после чего собираемся во Францию.
— Наверняка в Париж.
Она кивнула. В возникшей паузе слышен был лишь шорох утихавшего дождя. Вайолетт взглянула на Аллина из-под ресниц, но он весь ушел в свои мысли, нахмурив брови. Кашлянув, она неловко произнесла:
— Мой муж будет ждать меня в гостинице. Мне надо вернуться как можно скорее.
— Как только дождь прекратится, я найду для вас экипаж.
— Очень любезно с вашей стороны.
— Нет, — ответил он. — Это всего лишь необходимость, хотя мне бы хотелось, чтобы этой необходимости не было.
В его голосе слышалась какая-то странная решимость, но он так и стоял, не двигаясь с места. Она тоже не двигалась. Они смотрели друг на друга, и лица их были бледными от напряжения.
Дождь уже почти перестал. Тучи рассеялись, свет озарил не правдоподобно зеленую траву на лужайке — казалось, будто она соткана из отблеска крошечных частиц изумрудов. Где-то протяжно запела птица, но призыв ее остался без ответа.
Некоторое время спустя он посадил ее в экипаж, и Вайолетт назвала кебмену свой адрес. Аллин отошел в сторону, отвесил исполненный уважения поклон, хотя во взгляде его явно читалось, с какой неохотой он это делает. Вайолетт в ответ склонила голову и помахала ему рукой. Когда кеб тронулся, она обернулась и увидела, как он стоит неподвижно и смотрит ей вслед.
Оказавшись в гостинице, она обнаружила, что Гилберт все еще не вернулся, чему была несказанно рада. Это дало ей возможность снять с помощью гостиничной горничной мокрое платье и отослать его в чистку — вдруг да удастся его спасти. Еще она успела послать за чаем, который помог ей унять дрожь и немного собраться с мыслями.