Дерзкий рейд
Шрифт:
Их продержали под палящими лучами солнца до самого вечера. Это была жестокая пытка. Люди вконец обессилели. Раненые бредили.
Под вечер послышался цокот копыт. Охранники, дремавшие в тени навеса, торопливо вскочили. Двое побежали к массивным деревянным воротам.
Во двор въехала группа всадников. Одни в богатых туркменских нарядах и белых пушистых папахах, другие в русских мундирах и в фуражках. Джэксону бросились в глаза два всадника, один был в форме офицера американских войск, а другой — английских. Сидней зажмурил глаза и снова открыл — не мираж ли это? Нет, не мираж.
Охранники кинулись к пленным и стали пинать их ногами, хлестать плетками, толкать прикладами.
— Вставай!.. Тур!.. Вставай!
Пленные, поддерживая друг друга, медленно поднимались на ноги.
До слуха Сиднея донеслась английская речь.
— Это настоящие большевики, остатки отряда чрезвычайного комиссара, — сказал один из всадников. — Надеюсь, вы удовлетворили свое любопытство?
— О да, сэр Нольдинг! Я вполне удовлетворен.
Джэксон торопливо сделал шаг, протиснулся вперед. Узбек потерял сознание, и его пришлось тащить.
— Сэр, прошу внимания! — крикнул боксер. — Одну минуту, сэр!
Один из всадников, одетый в американскую форму, осадил коня. В светлых глазах появилось удивление.
— Кто тут говорит по-английски? Что надо?
Двое охранников-европейцев бросились в толпу пленных, вывели Сиднея вперед.
Американец, натянув поводья, придержал танцующего коня. Англичанин тоже повернулся и с нескрываемым любопытством стал рассматривать оборванного большевика с кровоподтеком на скуле, с пятнами засохшей крови на брюках. На его плечах полувисел связанный азиат.
— О, я не полагал, что большевик так культурен! — Американец покрутил плеткой. — У вас есть какая-нибудь просьба или последнее желание?
Пленные, не понимая слов, настороженно вслушивались. Охранники не сводили глаз с Джэксона.
— У меня только одна просьба, сэр! — Джэксон смотрел соотечественнику прямо в лицо. — Чтобы вы обеспечили человеческое отношение к пленным.
Нольдинг, пришпорив коня, подъехал вплотную к Сиднею. Насмешливо сощурил глаза:
— Стоило ли тебе изучать английский язык для того, чтобы быть расстрелянным в Каракумах?
И капитан Нольдинг дважды хлестнул плеткой по лицу боксера.
Джэксон в бессильной злобе рванул связанными руками. Охранники кинулись к нему и, награждая ударами, поволокли к толпе пленных.
4
Только к вечеру, когда обширный двор перечеркнули спасительные тени, пленных подняли на ноги и погнали в овечий сарай. Усталые и измученные жаждой, голодные, опаленные безжалостным солнцем, люди едва передвигали ноги. Переступив порог вонючего сарая, красноармейцы без сил валились на пол. Джэксон с трудом дотащил узбека к стене. Раненый пылал жаром, бредил, метался.
Ночь наступила как-то сразу. Темная и душная. От глиняных стен и низкого перекрытия веяло жаром.
Джэксон осмотрелся. Высоко, почти под потолком, узкие продолговатые отверстия. Медленно всходила луна, и ее светлые лучи проникали в сарай. Изможденные люди забылись тяжелым сном. Но спали не все. То там, то здесь раздавался тихий шепот. В дальнем конце сарая кто-то стонал — глухо и протяжно. Рядом слышалось тихое всхлипывание. Чей-то хрипловатый голос повторял:
— Замолчи, Митька… Не показывай гадам слабости своей!..
— Убьют спозаранку, — слышалось сквозь всхлипывание причитание. — Убьют ни за што ни про што…
— Не скули, — послышался третий голос. — За свою власть погибаем. Дарма ничего не дается…
Джэксон ощущал спиною и щекою теплую глину стены. Мысли, довольно безрадостные, окружали его, теребили. Да разве уснешь, если знаешь, что это, может быть, твоя последняя ночь! Было обидно и горько так погибать.
Вдруг узбек начал дергаться, вскрикивать, биться головой об пол… Джэксон пытался его удержать связанными руками, но тот вырывался. Так продолжалось несколько минут. Потом раненый как-то сразу затих, только конвульсивно вздрагивал. «Неужели умирает?» — мелькнула в голове Сиднея тревожная мысль, и ему стало не по себе. Джэксон до крови закусил губу. Глоток воды, кусок тряпки, чтоб перевязать рану, могли бы спасти товарища…
Стояла глубокая ночь, в узкие отверстия струйкой вливался освежающий воздух. Джэксон, прислонясь спиной к стене, устало закрыл глаза.
Мысли вихрем проносились в голове. Он вспоминал свою жизнь, первые выходы на ринг, победы… Мать в далеком Нью-Йорке, которая, наверное, так никогда и не узнает о его гибели… Мысленно видел брата, сестру… Казалось, что все, что с ним происходит здесь, просто какая-то нелепость, какой-то сон, что стоит лишь открыть глаза — и он сразу очутится в ином мире.
Уснуть бы так, чтобы не проснуться!.. Но сна не было. Теснились мысли. Он почему-то вспомнил знойный солнечный день на станции Урсатьевской, когда встретил чрезвычайного комиссара… Мог ли он тогда предположить, что эта встреча, радостная и такая неожиданная, станет началом его конца и что им обоим оставалось жить считанные дни?.. Что ни говори, а жизнь довольно запутанная штука, и ее повороты человеку неведомы, понять и постигнуть ее законы никто не может. Человек всегда стремится к лучшему, а попадает, как нарочно, в такие передряги, выбраться из которых ему не удается.
Джэксон закусил губу. Умирать глупо и покорно ужасно не хочется. Он в который раз напряг мускулы, пытаясь разорвать веревку, распутать связанные руки. Но веревка была крепкой — не разорвешь. И вдруг у него мелькнула мысль: зубы!.. У меня же есть зубы! И у других тоже есть зубы. Так почему же нам не разгрызть веревку!.. Распутать хотя бы одного, а потом освободиться всем… Ночь-то не кончилась, до утра далеко. Отчаяние рождало надежду. Горячая волна прошла по телу. Действовать! И немедля!