Дерзкое предложение дебютантки
Шрифт:
Потом Джорджиана обескуражила его своим неожиданным предложением. Что еще более поразительно, на какую-то долю секунды он в самом деле задумался о возможности брака с ней. Хоть и счел, что ее предложение является лишь следствием амбициозного желания сделаться графиней.
Эдмунд разозлился в два раза сильнее, когда она объяснила, что выбрала его преимущественно потому, что, по ее мнению, он не захочет исполнять свой супружеский долг. Лучше бы сразу плюнула ему в лицо. Эдмунд, в свою очередь, высказал ей, чего он ожидает от брака. Слова лились из него, точно из пробоины в плотине, хотя прежде он ни о чем подобном даже
Шагнув к пристенному столику, он снял крышку с графина.
Теперь Эдмунду с трудом верилось, что в порыве гнева он схватил Джорджиану за плечи. За плечи! Получается, он стоял так близко к ней, что, вдыхая, ощущал запах ее тела. Плечи у нее оказались женственно-мягкими.
Качнув головой, он плеснул себе щедрую порцию бренди. Если бы не самоконтроль, практикуемый долгие годы, повалил бы ее на землю прямо там, у ручья, и доказал, что вовсе не лишен здорового плотского аппетита. А какой мужчина не отреагировал бы схожим образом на подобные оскорбительные замечания?
Одним глотком осушив половину содержимого стакана, он со стуком поставил его обратно на столик.
С какой стати Джорджиана решила, что половой акт – омерзительное действо, унизительное для женщины? Хотя это объясняет, почему она так жаждет фиктивного брака, который, как ей казалось, он сможет ей обеспечить.
Поспешно отвернувшись от пристенного столика, Эдмунд подошел к окну. С какой стати он пьет бренди посреди белого дня? Пяти минут в ее обществе оказалось достаточно, чтобы у него появилось желание напиться.
И все же…
Она обратилась к нему, практически умоляя о помощи, хоть попутно и оскорбила своим предложением.
Упершись руками в подоконник, он устремил взгляд в окно, в сторону ручья. Сохрани он спокойствие и рационализм, вышел бы из этой встречи победителем. А вместо этого…
Перед его мысленным взором промелькнуло ее лицо, совсем юное, румяное, искрящееся смехом, когда она висела вниз головой, зацепившись ногами за ветку дерева.
– Мне все еще недостает ее, Лев, – прошептал он, пораженчески опуская голову. – Что случилось с девчонкой, которая ничего и никого не боялась? Куда она подевалась? Как превратилась в нынешнюю женщину?
Еще более важно: что ему теперь со всем этим делать?
Глава 3
Ничего. Ничего он не станет делать. Во всяком случае, пока вновь не обретет способность трезво мыслить. Еще будучи маленьким мальчиком, он усвоил преподанный матерью урок о том, что любые сильные эмоциональные вспышки – из жалости, чувства вины или осознания долга – приводят к поступкам, которые впоследствии можно объяснить только ошибочностью суждений.
Хоть Эдмунд и напоминал себе непрестанно, что нужно подумать о куда более важных вещах, вопиющее предложение Джорджианы и его собственная постыдная реакция вытесняли прочь все остальные мысли.
И даже мешали заниматься делами поместья.
– Мне дела нет до того, что говорит моя мать, – услышал он собственный голос, подкрепленный ударом кулака по столу, чем шокировал и себя самого, и своего управляющего Роулендса. – Я граф Эшенден, и я распоряжаюсь поместьем и прочим имуществом. Если я пожелаю… засадить весь заливной луг ананасами, она мне и слова поперек не посмеет сказать. Мое слово – закон. Или должно таковым быть.
– Да, милорд.
– Почему в
Он впервые вышел из себя в присутствии своего подчиненного. Накричал на человека, который не может позволить себе дать отпор. Потому что устал, в этом все дело. Вчера он заснул, думая о Джорджиане, и всю ночь его преследовали сновидения о том, как ее поочередно тащат к алтарю какие-то омерзительные типы. Что еще хуже, сам Эдмунд всякий раз присутствовал при первой брачной ночи. Снова и снова Джорджиана взирала на него своими огромными карими глазами, моля о спасении, в то время как очередной грубиян срывал с нее одежду и валил на кровать. Но Эдмунд так и не пришел ей на выручку. Потому что не поручился бы, что, пытаясь спасти Джорджиану, руководствовался благородными мотивами. Возможно, на самом деле он лишь хотел занять место другого мужчины в ее постели.
Испытывая отвращение к самому себе, Эдмунд поднялся за несколько часов до времени, когда его злополучный камердинер ожидал вызова, приказал подать завтрак, но не проглотил ни кусочка и в конце концов отправился в лодочный сарай.
Чуть не час он греб вверх по реке, но, как бы ни напрягал силы, не сумел обрести ясность рассудка, обычно даруемую прогулкой на лодке.
Разозлившись, что даже здесь не может избавиться от мыслей о Джорджиане, Эдмунд позволил течению отнести себя обратно к сараю и прошел в свой кабинет, надеясь с головой уйти в работу. Результат получился неутешительным.
– Я понимаю ваше положение, Роулендс, – добавил он, усаживаясь обратно за стол, – но прошу приводить в исполнение даже те приказы, которые графиня не одобряет. Хоть она и приезжает сюда гораздо чаще меня, и вы уже долгое время делаете все, что она велит.
Роулендс покраснел.
– Мы очень благодарны ей за то, что взяла на себя бразды правления, когда ваш батюшка потерял интерес к поместью, милорд, – заметил он.
– Да, матушка вела дела безукоризненно. Я отлично понимаю, что только благодаря ей унаследовал поместье в его нынешнем состоянии. – Ему в самом деле следовало бы испытывать к матери большую благодарность. – Но я достиг совершеннолетия и теперь сам занимаюсь делами.
– Однако ее светлость настолько привыкла поступать по-своему, что для всех было бы лучше, если бы вы сами с ней поговорили. – Лицо управляющего при этом сделалось свекольного цвета.
– Согласен с вами, – проговорил Эдмунд.
Собственно, это его обязанность – велеть матери перестать вмешиваться в ведение хозяйства. Он заставил себя продолжить обсуждение дел с беднягой Роулендсом, которому потом придется претворять в жизнь его планы пред лицом властолюбивой леди Эшенден. Но он сумел лишь отчасти сосредоточиться на посадках и будущем урожае, поскольку мысленно то и дело возвращался к Джорджиане, отлично выглядевшей в своей амазонке. Вспоминал нахлынувший на него дикий, почти примитивный прилив похоти, когда он вдохнул запах ее чистого, нетронутого тела, и собственное доводящее до умопомешательства желание прямо там, на берегу ручья, доказать ей, что ничем не отличается от прочих мужчин из плоти и крови.