Десантура-1942. В ледяном аду

Ивакин Алексей Геннадьевич

Она молчала всю дорогу.

Она не обращала никакого внимания на Николеньку.

Он попытался взять ее за руку.

Она просто убрала свою ладонь.

Он заиграл желваками и зажмурился. А потом положил ей руку на колено.

Она никак не отреагировала.

Он открыл глаза и посмотрел на нее.

Ледяной кристалл ее взгляда убил его.

И он умер.

Воскрес только тогда, когда прозвучал выстрел.

Машина вильнула, съехала с дороги и ударилась в дерево.

Когда он пришел в себя – рядом никого не было.

Только труп шофера. И дымящаяся кровь…

* * *

Первая маневренная воздушно-десантная бригада в конце февраля сорок второго года была перекинута в деревню Выползово Демянского района Новгородской области. К линии фронта. Наконец-то! Молодые парни – уроженцы Кировской и Пермской областей – всю зиму ругали начальство. Бригада начала формирование еще осенью сорок первого. Осенью! В самые тяжелые дни немецкого наступления под Москвой, когда под танки Гудериана ложилось народное ополчение, военкомы отбирали самых крепких, самых здоровых в десант. Долгих пять месяцев на глубоко тыловой станции Зуевка парни постигали науку маневренной войны.

Немцы уже получили по зубам в декабре и январе. А десантура все еще бегала на лыжах, прыгала с парашютом, стреляла по мишеням.

Как же это злило!!

А комиссар бригады Мачихин утешал, мол, виды на вас, комсомольцы, Ставка имеет. В Берлин забросят, чтобы фюреру усы оторвали. На том война и закончится! Некоторые, между прочим, верили!

А как ни ждали, как ни просили – отправка на фронт произошла неожиданно. Ночью подняли по тревоге и марш-броском на станцию. Солдату собраться, что подпоясаться, так вроде при старом режиме говорили?

И вот они на войне… Впрочем, нет. Еще в тылу. Еще идут сборы.

Сержант Фомичев тщательно следил, чтобы его отделение было готово к заброске в тыл к фашистам незамедлительно. Боеприпасы, гранаты, оружие, взрывчатка, санпакеты, продукты…

– Ты слышал, что комроты сказал? – ругался кто-то из бойцов Фомичева. – Продуктов брать на три дня. Не больше. А там нас немцы кормить будут!

– Свинцом! – хохотнули в ответ.

– Тоже вариант! Но я предпочитаю мясо!

– Немецкое?

– Свиное!!

Парни весело паковали вещмешки. С хохотками, с шуточками, прибауточками…

Фомичев вдруг увидел, как один из бойцов его отделения стал выкладывать тушенку из вещмешка.

– Не понял… Боец, ты чего? Ты чего делаешь?

– Тяжелый мешок, товарищ сержант, я столько не подниму! Вернее, поднять-то смогу, а вот нести долго…

– Ты туда чего наложил?

– Да я подумал, я ж автоматчик. Мне ж полтыщи патронов мало. Решил тыщу взять. А продукты с фрицев возьмем! – молоденький пацан, с красивым, почти девичьим лицом, невинно хлопал пушистыми ресницами. – Ну что полтыщи? Восемь дисков всего. На пару боев. А когда там еще боеприпасы подкинут? Так что уж лучше патроны, чем тушенка.

Фомичев – ветеран финской, с орденом Красного Знамени на груди, молчал. Рядовой Петя Иванько был прав. Прав стратегически, но вот тактически…

– Бери патроны, – кивнул командир отделения – в просторечии комод. Затем нагнулся, поднял со снега четыре консервные банки и сунул в карманы полушубка.

Война войной… А пожрать не мешает никогда. Фомичев подошел к своему вещмешку, набитому под завязку всякой всячиной – в том числе и сухарями, – дернул за шнурок и начал трамбовать груз неудобными консервами.

– Товарищ сержант, а товарищ сержант? – Иванько растерянно смотрел на сержанта. – А зачем вы это делаете?

– Спасибо потом скажешь, – буркнул в ответ сержант, впихивая последнюю консерву между бруском тола и шерстяными носками.

Иванько хлопал густыми ресницами, глядя, как командир его отделения распихивал тушенку по вещмешку.

Рядовой Иванько прибыл недавно. На замену разбившемуся Ваське Перову. У Васьки парашют не раскрылся. Оставались сутки до фронта. И вот вместо Васьки – пацаненок Иванько.

Фомичев, наконец, распрямился:

– Собирайся, боец. На войну скоро!

2

– …Я предпочитаю говорить на русском, господин обер-лейтенант…

Фон Вальдерзее пожал плечами:

– Дело ваше. Мне все равно, на каком языке вы разговариваете. Итак, вы женились на Надежде Кёллер, урожденной немке?

– Нет.

– Я, кажется, плохо понимаю вас…

– Я сам себя плохо понимаю, герр лейтенант!

Немецкий офицер потряс головой.

– Я ушел лесами и вернулся домой. И снова начал учиться в семинарии.

– Разве церковные школы не были закрыты при Советах?

– Не везде. Мой отец был священником в глухой деревушке. Белохолуницкий уезд. Волость – Сырьяны. До революции я учился в Пермской семинарии. После войны – дома, у отца. Мне сложно это объяснить, герр обер-лейтенант.

– Ничего, это несущественно. В каком году вы стали служить в Красной Армии?

– В двадцать первом.

– Вам было семнадцать лет?

– Да. Мне было семнадцать лет.

– Я не понимаю… – пожал плечами немец и нервно заходил по кабинету. – Вы воевали у Колчака. Вы сын священника. Вы учились в семинарии, когда Христова вера была под запретом. Но вы пошли в Красную Армию? Почему?

Подполковник потер лоб:

«Вот как этому хлыщу объяснить, что я искал Надю?»

– Из чувства самосохранения, герр обер-лейтенант. Да, я сын священника. Священника, – убитого ревкомовцами. Меня могли так же убить как контру. – Тарасов побледнел и слегка качнулся на стуле.