Десантура
Шрифт:
Иногда падал специально, чтобы отдохнуть. Усталое тело все же требовало отдыха.
– Сто грамм бы сейчас. И покурить, да? Впрочем, тебе курить не надобно пока. Угу?
– Угум...
– И хлебушка...
– Угум...
– Нормально чего-нибудь можешь сказать?
– Мммм...
– Тоже не плохо... Идем?
– Угум...
Андрей снова зашагал вперед. Колючие ветки подъельника порой били по лицу. Сначала он оборонял лицо рукой. Потом перестал. Тугая веревка волокуш сильно сдавливала грудь. Он просовывал больные ладони в дырявых рукавицах
Андрей шагал и шагал по следам батальона, незаметно отставая от него.
На второй день он упал.
– Не могу больше. Отдохну часик. Жив?
Раненый на волокуше молчал.
– Помер?
– Ммммм...
– подал голос тот.
– Хрен с тобой, - устало ответил Андрей.
– Наши потерялись. Иду по следам, пока. Слышишь?
Ответа не было.
На третий день он подполз к березе. Достал штык-нож. Срезал старую бересту. Потом стал отдирать молодую. Под тонкими одеждами березки обнажилось молодое зеленое тело. Он приник губами к этой зелени, слизывая влагу. Потом вгрызся зубами в эту зелень.
– Вкусно? Хочешь? Я тебе срежу кусочек.
Ответа нет.
Сколько времени прошло? Ни Андрей, ни раненый - не знали. В путь они отправились, когда Андрей съел всю свежую кору с дерева. Вроде насытился. Под зеленью свежей коры была сладкая, но совсем не жующаяся древесина...
– ...Ты красивый, - шептала она ему.
– Красивый и добрый. Пообещай мне, что вернешься, ладушки...?
Он кивал и делал еще шаг.
– Тань, ты потерпи, я вернусь, ты только жди...
Она шла перед ним. Маня к себе. Она - шаг. Он за ней. Он - шаг. Она от него.
– Вернись, мой хороший...
Иногда он засыпал.
Потом просыпался, и снова полз вперед.
Они должны дождаться. Должны!
Однажды ночью у него здорово прихватило живот. Андрей снял с себя веревку волокуш. Отполз в кусты. Расстегнул маскхалат. Снял его. Потом снял штаны. Сел, навалившись на какое-то дерево. Открыл глаза. Перед ним, мохнато распустившись почками, свисала ветка. 'Верба...' - понял он. Помнил из далекого детства, бабушка домой приносила. Верба да, вербное воскресение, да... Острая боль схватила низ живота. Он поднатужился. Не получилось. Он сломал ветку. Не удержался - обглодал мохнатки. Натужился еще. Потом заострил зубами конец ветки. И стал выковыривать из себя вчерашнюю березу. Потом потерял сознание.
Когда пришел в себя - потерял счет дням.
Просто полз.
Раненый на волокуше уже давно не отвечал.
Но Андрей с ним продолжал разговаривать:
– А ты не молчи, не молчи! Помер, поди? И что, это мешает тебе разговаривать? Ты же комсомолец, ты должен!
Иногда он спал. Свернувшись в клубок.
Иногда просто лежал, смотря в голубое апрельское небо.
Иногда просто полз.
Иногда снова теряя сознание от боли в животе.
А потом он увидел людей.
Они подходили к нему со всех сторон. Выставив вперед винтовки. 'Фрицы...' - понял он. 'Переодетые. Это они специально в полушубках и ушанках...'
Он стянул со спины автомат. От усталости ткнулся лицом в снег, мокро резавший лицо осколочками льдинок. Прицелился в одну из надвигавшихся фигур. Фигура упала еще до того, как он нажал на спусковой крючок. Автомат, почему-то, не заработал. 'Предохранитель...' - подумал десантник, но сдвинуть кнопочку не смог. Пальцы обессилили. Полез в подсумок за родной 'лимоночкой'. За последним шансом.
Но лишнее движение обессилело его и он опять потерял сознание.
Шел день шестой.
А потом он очнулся в госпитале, где-то под Москвой. Вместе с тем раненым, которого, как оказалось, звали Ильшатом. Как и почему тот оказался жив - никому не известно. Только Аллаху, но тот никогда об этом не расскажет...
А батальон капитана Жука вышел из окружения. Почти в полном составе.
Бойцы того полка изумленно провожали взглядами тощие, черные тени тащившие на себе живых и мертвых.
Десант своих не бросает...
– Ильшат? Жив?
– Жив, Андрюха! Жив! Повоюем еще!
– А то!
25.
– Однако, к батальону вашего Жука мы еще вернемся, герр Тарасов. Расскажите мне вот о чем... Что произошло с вашей бригадой под деревней Черной?
– При первой попытке прорыва?
– Да, - ответил фон Вальдерзее.
– Как я уже говорил, бригада должна была выйти к деревне к назначенному сроку, но не смогла. Мы опоздали на сутки. Дивизии генерала Ксенофонтова должны были ударить раньше. Но, насколько я помню, никаких следов боя мы там не обнаружили. Естественно, при атаке деревни из замаскированных блиндажей и дотов по бригаде ударили пулеметы, был интенсивный минометный огонь, с флангов били два орудия. Первая волна десантников была буквально моментально скошена огнем. Мы потеряли, примерно, около сотни бойцов.
– Сто двадцать, если быть точнее.
При отсутствии поддержки атака была бы губительной. Особенно если учитывать моральное и физическое состояние личного состава, а также дефицит боеприпасов. Но я хорошо помню, что деревня была практически целой. Ни свежих пепелищ, ни воронок, - как будто в тылу.
– Это так, как будто в тылу, - подтвердил обер-лейтенант.
– Атаки с внешней стороны не было. Более того, между деревней Черной, где форпост нашей обороны, и до линий русских окопов - не менее трех километров.
– И они не сосредотачивались для атаки?
– мрачно удивился Тарасов.
– Насколько я знаю - нет.
– Мда... А радиограммы говорили совсем о другом.
– О чем. Ну, дословно я сейчас не вспомню, но смысл сводился к следующему...
**
– Они обезумели...
– покачал Тарасов головой.
– Они там точно обезумели...
– Что там, Николай Ефимович?
– На, читай...
– Тарасов протянул лист радиограммы Гриншпуну:
Тот читал и глаза его расширялись с каждой секундой: