Деспот
Шрифт:
Глава 7. Ночной звонок
Нащупав под подушкой вибрирующий телефон, отвечаю на ночной звонок. От наволочки пахнет клубничным шампунем, которым перед сном я вымыла голову.
— Да, слушаю, — закрываю глаза и ныряю в полудрему.
Кто посмел нарушить мой сладкий сон? Совести никакой.
— Софушка, доброй ночи, — мужской уставший голос вырывает меня из грез. — Это Афанасий Петрович тебя беспокоит.
— Афанасий Петрович?! — сажусь и удивленно моргаю. — Сколько времени?
В комнате темно. Тихо тикают настенные часы.
— Три ночи, етить его колотить, — сквозь усталость
Падаю на подушки. И недовольно причмокиваю.
— Метнись в офис…
— Что? — сонно уточняю я. — Зачем?
— Чертежи забрать и отвезти Мирону Львовичу.
Голос у главного инженера не терпящий возражений, как у отца, который приказывает дочери не вредничать и проснуться, потому что пора в школу.
— Софья! — повышает он голос. — Ты еще тут?! Бегом в офис!
Афанасий Петрович опять на громких и агрессивных тонах требует, чтобы я поторопилась. Обещаю, что скоро буду, и в спешке одеваюсь. Раз вопрос касается чертежей, то дело серьезное, и капризничать мне не следует.
Опять тратиться на такси. Такими темпами я буду питаться пустыми рисом и гречкой в ближайшие недели. Попросить денег у родителей совесть не позволит. Я уже успела похвастаться, что нашла хорошую работу с высокой зарплатой. Правда, трусливо умолчала, что я теперь секретарша: сказала, что меня взяли на позицию финансового аналитика.
Мама так обрадовалась и успела растрындеть всем родственникам, какая у нее дочь — большая умничка. Знала бы она, что эта умничка согласилась работать на босса-мерзавца в надежде, что дальше домогательств и сомнительных заигрываний он не зайдет. В любом случае, я для себя решила, если Мирон Львович вновь позволит очередную гнусную вольность, я напишу заявление об уходе. Вот такой я смелый кролик.
В офисе меня встречает уставший Афанасий Петрович. На соединенных вместе рабочих столах лежат распечатанные чертежи на огромных листах формата а-один. Мужчина слабо улыбается и торопливо скручивает бумаги в рулон.
— Доброй ночи еще раз.
— Ага, — хрипло отвечаю я и тру глаза, — доброй.
Прячет чертежи в тяжелый и массивный тубус и вешает мне на плечо.
— Беги, Софушка. Красная Песня, двадцать три, Нуар.
— Нуар? — переспрашиваю я.
— Да, — кивает и лезет в карманы. Через несколько секунд сует мятую пятитысячную купюру, — ты же на такси?
Лицо у Афанасия Петровича серое и мрачное, будто он мне вручил не тубус с чертежами, а оружие, способное уничтожить мир. Шагает в полумраке к столу с единственно включенным монитором, за которым уткнувшись в клавиатуру дремлет Алексей:
— Не спать! Последний рывок!
Алексей вздрагивает, трет с мычанием глаза и утыкается в монитор. Афанасий Петрович садится рядом с ним и сосредоточенно щурится на экран и поглаживает подбородок. Прощаюсь и бегу к лифту.
В такси широко и громко зеваю. Мне бы возмутиться, что меня разбудили посреди ночи, и вспомнить, что в вакансии не было речи о ночных переработках, но я еще не проснулась и действую на автомате.
Когда машина останавливается перед ночным клубом, я внутренне сжимаюсь. Неоновая вывеска “Nuar” над черными глухими дверями меня пугает, а два плечистых и бритоголовых охранников у стоек
— Приехали, барышня.
Расплачиваюсь и прячу сдачу из хрустящих мелких купюр в кармашек юбки. Выхожу, придерживая на плече тяжелый тубус, и делаю неуверенный шаг к охранникам. Синхронно жуют жвачки, скрестив руки на груди.
— Здравствуйте…
Один из мужчин молча распахивает передо мной дверь, и я ныряю в полумрак. Стены небольшого холла — черные с золотыми разводами. На диванчиках отдыхают нарядные девушки и импозантные мужчины, распивающие крепкие напитки. В воздухе витают терпкие ароматы духов, алкоголя и табака. Я тут чужая и выгляжу нелепой простушкой среди богачей.
— Пройдемте, — ко мне выходит статная грудастая женщина с ровным каре и короткой челкой и ведет к очередным дверям, за которыми играет музыка. Мысленно отмечаю, что черное узкое платье выгодно подчеркивает ее широкие бедра и аппетитную округлую попу. Вот бы мне такую.
Следую за незнакомкой. Шлейф цветочных духов пьянит, а в глазах рябит от ярких вспышек. Уши закладывает от басов, что разгоняют биение сердца агрессивным ритмом.
На шестах вертятся голые девушки, а у длинной барной стойки и за столами по периметру просторного зала хохочут пьяные люди, разевая рот. Я попала на чужой праздник жизни, которая пугает развратом, шумом и агрессией.
Поднимаемся по черной стальной лестнице на второй ярус, и женщина с улыбкой указывает рукой на глухие бархатные полотнища, за, которыми, вероятно, прячется вип-кабинка.
— Сюда?
Кивает, и я с замершим сердцем вхожу, нервно отдернув полог. На угловом диване, обитой кожей, за низким широким столом, заставленным бутылками и тарелками с закусками, сидит Мирон Львович в расхристанной рубашке с небрежно закатанными рукавами. Ноги широко расставлены, поза расслабленная, а волосы всклокочены, что придает ему пугающей дикости. Рядом с ним развалился толстый мужик с залысинами на голове и крупным рябым носом. О чем-то беседуют и цедят алкоголь.
— Доброй ночи, — едва слышно говорю я и сглатываю кислую слюну.
— А, Софушка, — скалится Мирон Львович и отставляет бокал, — явилась.
Толстяк оценивающе смеривает меня с головы до ног липким и пьяным взглядом. Кладу тубус на диван и отступаю. Неприятный тип.
Мирон Львович снисходительно на меня смотрит и командным тоном заявляет:
— Свободна.
Я оскорблена. Где, подлец ты этакий, твое спасибо? Вот надо мне ночью шляться по ночным клубам с чертежами наперевес? Мне сон, между прочим, приятный снился!
— Куда же ты пойдешь, краса? — сладко улыбается толстяк. — Посиди с нами, выпей, перекуси.
Мирон Львович зло зыркает, будто я жаба противная, и порчу ему вечер своим присутствием.
— Садись, милая, — толстяк похлопывает по дивану.
Мне неуютно. Я не доверяю неприятному сальному незнакомцу, который продолжает на меня глазеть, как на кусок мяса, но мне обидно, что Мирон Львович не соизволил меня поблагодарить за мою самоотверженность. Во мне неожиданно взыграло упрямство. Присаживаюсь между мужчинами на край дивана, и мне кажется, что Мирон Львович скрипит зубами от негодования: я осмелилась ослушаться его приказа.