Десять мужчин
Шрифт:
Дорогая мамочка,
Прости, что так долго не писала. В последнее время жизнь складывается как-то странно. Я каждый день умоляю К. поискать работу на материке; думаю только о том, чтобы сбежать отсюда. Вчера вечером на мой вопрос, что бы он выбрал — работу на острове или жизнь со мной, К. без запинки ответил, что работу на острове. Вопрос глупый, я сама понимаю. Нужно срочно чем-нибудь отвлечься, а то совсем плохи дела. На прошлой неделе Хельга закрыла кондитерскую и на выручку купила
В «Соун-Хаус» заниматься мне совершенно нечем, кроме как держаться подальше от Эрика с Хельгой да помогать Дэвиду с французским. Парень делает успехи: в классе был худшим, а вчера в тесте не сделал ни одной ошибки. К. сказал, что целый час занятий — слишком долго для пятнадцатилетнего мальчика, а я возразила, что в шахматы он и дольше с Дэвидом играет. Выговор от собственного мужа за помощь ученику — лишнее доказательство, что я ничего не могу сделать по-человечески.
Работа в конторе отупляет: сплошная машинопись и возня с документами. Пора подыскивать другое место. К. говорит, это у меня просто хандра и что надо взять себя в руки. Знаю, ты посоветуешь то же самое, да только как это сделать?
Напишу, когда настроение будет получше. В церкви давно не была. Может, на исповедь сходить — полегчает? Хотя Бог свидетель, жизнь здесь так скучна, что мне и исповедоваться-то не в чем, а хотелось бы.
Извини, мамочка…
Твоя любящая дочь.
Если жизнь среди мальчишек была полна проблем, то и работа на мужчин легкостью не отличалась. Положение ухудшалось тем, что меня нигде не оставляли в покое, и в пансионе, и в офисе я была под прицелом любопытных глаз. Офисная банда — активное женское ядро коллектива, основным интересом в жизни которого были сплетни, — в перерыв оккупировала кухню. Дамочки собирались вокруг стола, запасшись сигаретами, обедами, подогретыми в микроволновке, и ножами, готовыми вонзиться в очередную жертву. Моя самая большая врагиня и самая злостная сплетница была и самой толстой в нашей конторе. До того толстой, что однажды она явилась на работу с подвязанным подбородком, что, однако, не помешало ей бесконечно есть и трепаться. Наружу сквозь стиснутые зубы беспрерывно сочился сарказм, а внутрь по соломинке текло растаявшее мороженое.
Отдел, где работала я, заказывал обеды в офис, но иерархия соблюдалась и здесь: чем выше должность, тем дольше обед и тем лучше ресторан. Помимо рядовых клерков и адвокатов мужскую часть отдела составляли юристы узкой специализации, в обязанности которых входило открывать для состоятельных клиентов офшорные компании для уклонения от налогов. Эти юристы занимали привилегированное положение, поскольку, уступая адвокатам в квалификации, нередко больше зарабатывали. Офшор был связан в основном с Францией, а французским, кроме самого владельца фирмы, владел лишь Терри, которого рвали на части, донимая просьбами о переводе.
— Где Терри? — спросил Энтони, один из наших «офшорных» юристов, известный педант, до того спесивый, что смахивал на гнома.
— У вас за спиной, — ответила я.
Энтони обернулся: с полным подносом дымящихся чашек в кабинет вошел Терри.
— Ты мне нужен, Терри!
— Позже. Я занят.
— Чем это? Подаешь секретаршам кофе? — возмутился Энтони. — Мои самые крупные клиенты в данный момент торчат в зале заседаний! Все французы, и никто не говорит по-английски.
Терри открыл папку, закурил.
— Извини, не могу. Занят. — И в качестве доказательства щелкнул кнопкой диктофона.
Багровый от злости Энтони протопал вон из кабинета, что-то бурча о никчемных делишках, никотине и кофеине.
— А если я ему помогу с переводом? — сказала я.
— Сколько угодно, — бросил Терри.
Я была очень молода, к тому же женщина, к тому же простая машинистка, а мои сослуживцы-мужчины широтой взглядов не отличались. Энтони ушам своим не верил, не желая понимать, что я свободно говорю по-французски. Но клиенты пришли в восторг, а Энтони, пусть и с прохладцей, выразил благодарность. Час спустя, когда мы покинули зал заседаний, десяток секретарш отлепились от экранов компьютеров, чтобы пригвоздить меня взглядами. Французы же расцеловали в обе щеки и вообще устроили такой концерт, что поучаствовать в прощании вышел сам босс.
Вернувшись за свою раздолбанную машинку, я сразу ощутила перемену: работа впервые доставила мне удовольствие.
Вскоре я стала неофициальным переводчиком фирмы и вечно засиживалась допоздна, печатая документы для отдела недвижимости и переводы для кого угодно.
— Вас бессовестно эксплуатируют, — заявил Терри как-то вечером, когда мы оба задержались на работе.
— Но я по крайней мере учусь…
— …выполнять двойную нагрузку за зарплату секретарши. Попросите прибавки. Фирма не обеднеет, если заплатит вам за работу, которую вы делаете.
На следующий день я вошла в просторный кабинет кадровика — чванливого типа с чудовищными усами, загнутыми кверху.
— Удивлен, что ты так и киснешь в своем углу, — хмыкнул он.
— Именно об этом я и собиралась поговорить.
— И чего бы ты хотела? — вопросил он, с напыщенной важностью покручивая ус.
Чтобы меня воспринимали всерьез — вот чего мне хотелось до смерти. Но моя молодость, блондинистость, наличие бюста и отсутствие солидной профессии никак не вписывались в мужское понимание «серьезности». Офисные умницы умудрялись обращать патриархат себе на пользу, зная, что легкий флирт с начальством немедленно отразится на зарплате. Я в эту игру играть не желала — впрочем, мне бы и талантов не хватило.
— Я подумала…
— Момент! Сам догадаюсь. Хочешь уйти из отдела недвижимости? — Он откинулся в кресле, выпятив грудь в потолок, но не сумев этим маневром скрыть отрыжку.
— Потому к вам и пришла.
— Уж извини, красавица, секретарши больше нигде не требуются.
— Я и не хочу работать секретаршей.
— А кем же тогда ты хочешь работать? — поинтересовался он.
Я не удивилась бы, услышав продолжение «…когда вырастешь», и вдруг поняла, что просьба о честной оплате моего труда требует немалого мужества.