Десять пальцев
Шрифт:
— О! Привет! Деньги есть?
Я прошел, не разуваясь, дошагал до кресла и закурил. Кресла, как и десять лет назад, стояли друг напротив друга. Только The Cure Мыльник давно уже не слушал.
— Деньги, говорю, есть?
— Нет.
— Совсем нет?
У меня действительно не было денег. Накануне я напился за чужой счет, и теперь даже до метро мне предстояло идти пешком.
— Совсем нет.
— Повторяю последний раз: совсем-совсем? Может, все-таки есть?
Я порылся в карманах. В карманах брякала мелочь. В общей сложности меньше четверти доллара.
— Вот. Это все.
— Ха! А ты говоришь — нету! Ща все будет!
Отобрав у меня мелочь, Мыльник исчез. Я успел выкурить еще сигарету. Вернулся он с бутылкой из-под «Фанты» и парой молодых людей: тощим юношей и девушкой — тоже очень тощей.
Девушка вымыла всем по стакану.
— Что это?
— Ты не в курсе? Это «Льдинка».
— Это пьют?
— Еще как пьют! Отличный напиток!
Тощий мыльниковский собутыльник рассказал, что вообще-то напиток предназначен для мытья то ли окон, то ли автомобилей. Но за два подъезда отсюда живет дядя Гурам, который в промышленных масштабах разбавляет «Льдинку» водой и фасует в такие вот бутылочки.
— Слушайте, вы серьезно? Станете это пить?
— А ты не станешь?
— Разумеется, нет.
— Хорошо. Не пей. А мы выпьем. Правда, Наташа?
Наташа кивнула. Она-то, конечно, выпьет. Дядя Гурам разбавляет жидкость в нужных пропорциях. Он заботится о клиентуре и никогда не забывает капнуть в бутылочку немного уксуса, снижающего риск ослепнуть от первого же глотка. Так что почему бы не выпить?
В качестве закуски тощий принес с собой сладкий болгарский перчик. Его разрубили на восемнадцать частей, и вечеринка началась.
Раз в десять минут Наташа спрашивала у молодых людей, который час?
— Десять.
— Десять вечера?
— Десять утра.
— Понятно. Выпьем еще?
— Выпьем!
— А теперь сколько времени?
— А теперь семь минут одиннадцатого.
— Вечера?
— Утра.
— Понятно. Выпьем еще?
К чему скрывать? Я тоже выпил немного «Льдинки». Я утешал себя тем, что настоящий репортер должен попробовать все на свете.
В бутылке плавали белые волокна. Мыльник сказал, что это вата. Дядя Гурам фильтрует напиток через ватные тампоны.
— Сколько времени?
— Пол-одиннадцатого.
— Вечера?
— Утра.
Я спросил у девушки: в чем причина? Почему она так интересуется временем?
— Боюсь пропустить.
— Пропустить что?
— Пропустить, когда будет восемь.
— Восемь чего?
— Восемь вечера.
— А что произойдет в восемь вечера?
— У меня важная встреча.
Тощего парня звали Гомер. Узнав об этом, я порадовался: какие все-таки образованные в Купчино панки. Впрочем, скорее всего, в виду имелся не автор «Илиады», а персонаж мультфильма про Симпсонов.
У Гомера были длинные пальцы с красивыми ногтями. Под ногтями чернела жирная грязь.
Наташе Гомер приходился мужем. Насчет важной встречи он все мне объяснил:
— В соседнем микрорайоне азербайджанцы открыли ларек. Наташка договорилась в восемь вечера подойти и сделать тамошним обезьянам оральный секс. Азербайджанцы обещали заплатить. Так что пока можно пить и не париться: вечером деньги будут.
— А вдруг они обманут? Не заплатят?
— Заплатят. Куда денутся? Если не заплатят, я им ларек сожгу.
Восьми вечера пара не дождалась: исчезла раньше. Не знаю, заплатили ли им азербайджанцы. Я в восемь вечера уже ехал куда-то на такси.
Я сидел впереди, рядом с водителем. Мыльник и еще один растатуированый купчинский орангутанг сидели сзади и громко (так, чтобы было слышно водителю) общались.
— Зря ты того таксиста зарезал.
— Думаешь, зря?
— Конечно! Отнял бы бабки, ткнул бы ножом. А убивать-то зачем?
— Ну, может, действительно зря.
— Сегодня-то топор взял?
— Конечно! Я без топора никуда! И топор, и заточку. Все со мной.
На водителя я не смотрел. А он, похоже, не смотрел на дорогу — только в зеркальце заднего вида.
Когда мы доехали, я вылез из машины и аккуратно закрыл за собой дверь. Мыльник сказал «спасибо», тоже вылез и таксист сразу же исчез. Растворился в воздухе. Парни долго над ним смеялись.
Вечер закончился тем, что мои спутники, взяв тяжелые деревянные колья, долго лупили ими по лобовому стеклу и капоту дорогой машины. После этого Мыльника я не видел ни разу.
Он умер, задохнувшись во сне. Обычная смерть героиновых джанки. Дело в том, что их организм постепенно разучивается дышать и вообще делать хоть что-то, кроме переваривания инъекций.
Говоря об умерших, живые невольно выпячивают грудь. Бедолаги! Уже умерли! То ли дело мы! Мы-то живы! Для нас-то все продолжается.
Не думаю, что продолжительность жизни играет большую роль. Какая разница, жив ли ты, умер ли… важно, в какую сторону ты живешь, а сколько живешь — это уже частности.
Между мною и моим умершим другом больше общего, чем отличий. Отличие вообще лишь одно: Господь дал мне остановиться. Позвал меня и дал сил расслышать. Возможно, Мыльника Он звал точно так же. А тот решил, что ему показалось.
Мне точно известно: Господь очень хотел помочь моему другу. Просто иногда мы не желаем, чтобы нам помогали.
Мыльник пришел домой. Не раздеваясь, уснул. Сделал последний глоток грязного воздуха. И я уже никогда не узнаю, что творилось с ним дальше. Вернее, узнаю… но в тот момент меня будет куда больше интересовать собственная биография.