Десять пальцев
Шрифт:
Публика расходилась все больше. Трахтенбергу орали:
— На хуй со сцены! Жирный мартыш!
Особым номером программы был аукцион. Например, за определенную сумму можно было отстричь Трахтенбергу его крашеную бородку. В тот раз бороду стричь никто не захотел, зато толстый и очень пьяный клиент купил у Трахтенберга футболку.
Торг шел лениво. Настоящей схватки не получилось. Футболка ушла всего за $70, хотя, говорят, бывали вечера, когда выкрикивались и четырехзначные цифры.
Относить футболку новому владельцу пошла самая некрасивая официантка. Тахтенберг предупредил, чтобы покупатель не вздумал целовать ее в губы: буквально полчаса назад девушка делала ему, шоумену, оральный секс.
Официантка смущенно улыбнулась и пожала плечами.
В гримерке у Трахтенберга я оставил рюкзак. С шоу мне все было понятно и хотелось домой. Я бы давно ушел, но как быть с рюкзаком?
На сцене танцевал мужчина в костюме Мэрилин Монро. Трахтенберг в микрофон комментировал танец:
— Этот мудень — транссексуал. Отрезал себе член и стал настоящей бабой. Ну не идиот ли? Кстати, в зале сидит сын этого чудика. Поаплодируем!
Транссексуал был высоким, тощим и довольно пожилым мужчиной. Бледная старая кожа. Под белыми чулками — жилистые, мужские, плохо выбритые ноги. Дряблые руки в сочетании с широченной спиной.
Суть танца состояла в следующем. Мужчина изображал Монро, которая вытанцовывает над вентиляционной решеткой, откуда должна бить струя воздуха, поднимающая юбку, но струя почему-то не бьет.
Он пристраивается и так и этак — безрезультатно. Он снимает с себя почти всю одежду и пристраивается ягодицами почти к самому полу. Нет струи. Стащив трусы, мужчина начал раскручивать их над головой, чтобы зашвырнуть в зал.
Я почувствовал, что сейчас меня стошнит. Не в каком-то там смысле, а буквально. Я был уверен, что если он бросит свои грязные шелковые трусы в зал, то долетят они только до моего лица.
Потом струя воздуха наконец ударила. Юбка задралась. Мужчина оказался реальным кастратом, и я почувствовал, что больше не могу.
Впрочем, досидел я до самого конца. Мне пришлось досидеть. Но сразу же после того, как в зале зажегся свет, я рванул за кулисы. Прошел мимо кухни, поднялся по узкой тусклой лестнице, прошел по коридору, заканчивающемуся тупиком, и забрал рюкзак из трахтенберговской гримерки.
Шоумен нервно курил. Он был голый по пояс, потный и нервный. С незнакомыми мне людьми он обсуждал посетителей:
— Слышали? Эти уроды мне угрожали!
Собеседники качали головами:
— Да-а… Бычье-о-о…
Я просто забрал рюкзак и ушел. Я больше не мог видеть их всех… мне хотелось оказаться снаружи. Там, где все не так. В знакомом, разумно устроенном мире.
В коридоре курила и хмурилась абсолютно голая девица. Из одежды на ней была лишь лобковая растительность и блестящие туфли. Растительность была аккуратно подстрижена. У туфель были острые каблуки. Одним она случайно наступила мне на ногу.
— Извините, пожалуйста.
— Ничего.
Снаружи давно стемнело. Но было все равно светлее, чем в залитом светом кабаре.
Я поймал такси.
Есть такие слова, о смысле которых давным-давно никто не задумывается. И так все ясно.
Например, слово «счастье». Чего тут может быть непонятного?
Счастье — это максимум удовольствия. Слово, похожее по значению на слово «оргазм». Так считают девять из десяти… девяносто восемь из ста… практически все… кроме нескольких немодных людей, до сих пор уверенных, что «счастье» и «удовольствие» — это совсем разные штуки. Даже и рядом не стоящие.
Вот, например, героин. Об этом редко говорят, но героин — это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО самое большое удовольствие из всех, что доступны человеку. Героин действительно приятнее, чем секс. Намного приятнее.
И в то же время героин — это стопроцентная смерть. Тот, кто попробовал его хотя бы один раз, уже является покойником. Не важно, что ты еще дышишь… еще открываешь глаза по утрам… на самом деле ты мертв. Вали на кладбище и разлагайся.
Кто, как не шоумен Роман Трахтенберг, ежевечерне получает максимум удовольствия? Но счастлив ли этот толстый парень? Или не счастлив?
Попробуйте представить себе рай. Готов поспорить: описывать вы станете что-то похожее на Ромино кабаре. Может быть, там не будет старых кастратов и живьем свежуемых козлов, но по сути — очень похоже.
Делать все, что хочу, и чтобы мне за это ничего не было. Вот и счастье! Ничего иного в голову человеку не приходит. Удовольствия, удовольствия, удовольствия… и чтобы потом за все это не отвечать.
Спросите любого взрослого русского мужчину, и вам ответят: Трахтенберг уже сегодня живет в раю. В личном маленьком раю Романа Трахтенберга.
Он делает все, что нельзя, и ему за это платят. Платят столько, что на часть гонораров он способен заказать мне жизнеописание замечательного себя.
Он говорит гадости, когда ему хочется их говорить. Уверяет, что спаривается с красивыми женщинами: они сами его об этом просят, причем не стесняются раздвигать ноги там, где удобно не им, а бесстыжему Роме. Он пьет водку: бесплатно, сколько угодно и вкусно закусывая. А все вокруг говорят ему: «О! Ну-ка! Давай еще! Молоде-ец!»
Зажмуриться и окунуться в дерьмо. Высшее человеческое счастье. Мечта. Для кого-то — несбыточная. Для шоумена Романа Трахтенберга — ставшая явью. Он отгородился от дневного света и стал жить так, будто все, во что я верю, — бред.
Только не подумайте, будто я стану осуждать этого парня с крашеной бородой! Я ведь отлично его понимаю. Дело в том, что я и сам такой же. Тоже немного Трахтенберг.
Вы думаете, мне хочется делиться жизнью с окружающими? Черта с два! Большая часть меня спит и видит, как бы бетонной стеной отгородиться от мира. От Того, Кто не спуская глаз смотрит на меня. Отгородиться и делать то, что нельзя.
Много-много лет я провел как раз в попытках отгородиться. Устроить себе счастье из бесконечных удовольствий.