Десятилетия. Богатая и красивая
Шрифт:
С женскими гениталиями дело обстояло еще хуже. Губы, вульва и девственная плева повергли ее в страшное замешательство. Мужской член по крайней мере можно было свободно рассмотреть, и Эвелин в любом случае могла бы найти объяснение расхождениям между рисунком и действительностью, представив себе, что или она, или книга ошибались. Но ведь губы, вульву и плеву нельзя было рассмотреть. И как Эвелин ни нагибала свою голову, кроме очертаний щели, покрытой волосиками, она ничего не увидела.
Дважды, когда любопытство побеждало страх, Эвелин пыталась исследовать себя, чтобы убедиться в том, что представленный рисунок в самом деле соответствует ее анатомии. Однако эти исследования ни к чему не привели. Ведь моча – это что-то
Таким образом, тайна тела для Эвелин продолжала оставаться нераскрытой.
Между тем в колледже Эвелин получила кое-какое представление об этой стороне жизни. Однажды одноклассница спросила ее, знает ли она, что такое изнасилование. Эвелин в пятнадцать лет никогда не слышала этого слова. Подружка просветила ее, сказав, что это когда парень вставляет свое перо в ее штучку. Когда Эвелин захотела более обстоятельных объяснений, девушка почему-то очень рассердилась и отошла в сторону, оставив Эвелин в неведении и сконфуженную. Позже, когда она сидела в библиотеке и листала словарь, у нее было впечатление, что все кругом смотрят на ту страницу, которую она открыла, чтобы посмотреть значение слова «изнасилование». В словарном определении напротив этого слова было написано «овладеть силой».
Секс, согласно ее отрывистым знаниям о нем, был чем-то, что нравилось парням и не нравилось девушкам. Секс был чем-то грязным, а девушка должна была сохранить себя чистой для своего мужа. Девушка должна была быть все время начеку, чтобы ее не схватил какой-нибудь парень и не уволок куда-нибудь в безлюдное место или уборную, с тем чтобы сделать ей больно. Еще она знала о том, что если парень сделал тебе это, ты будешь истекать кровью, пока не умрешь. Эвелин также понимала, что с сексом связано появление детей. Мужское семя соединялось с женской яйцеклеткой, и получался ребенок. Эвелин потратила много времени, тщетно пытаясь понять, каким же образом эти семена соединялись: ведь секс – это грязно, и ни одна женщина не позволит этого мужчине.
Эвелин радовалась, что у нее маленькая грудь. Ей было жалко одну девочку из их класса, у которой была большая грудь и которую мальчишки так задразнили, что родителям пришлось переводить ее в другую школу. В то же время Лика Тернер была женщиной с высоким бюстом и одновременно самой популярной кинозвездой. Эвелин опять была в тупике. Где же истина? Лика Тернер с ее выдающимися грудями была объектом восхищения и поклонения, а ее одноклассница, чьи груди были такими же большими, как и у Лики, была объектом насмешек.
Уже будучи в Бриарклиффе, Эвелин узнала, что секс – это нечто большее, чем вульва и плева, и что девушкам это тоже нравится. Ей бы очень хотелось пополнить свои знания об этом на студенческих вечеринках и других праздниках, таких, как Зимний карнавал в Дартмусе, но она была слишком скромна, чтобы напрашиваться, и не так популярна, чтобы кто-то догадался ее туда пригласить. Разговоры о сексе в колледже сводились к намекам, недомолвкам и глупому хихиканью.
Эрни никогда не заводил разговоров о сексе. И когда однажды Эвелин заговорила об этом сама, он ответил, что слишком уважает ее, чтобы обсуждать с ней эту тему. Эвелин восприняла это как комплимент. А ее знания о сексе остались на прежнем уровне.
В 1945 году, когда Эвелин было девятнадцать лет, ее тело и чувства оставались неудовлетворенными, а вопросы – без ответов. Ее половое воспитание было типичным для того времени. Типичными были также ее неведение, страдания и неуверенность в себе. В сороковых годах никто не говорил о сексе. Женщины не говорили об этом с женщинами, а мужчина рассматривался как враг, если,
Нат Баум никогда не произносил слово «уважение». Он трогал груди Эвелин и никогда не останавливался, когда она говорила ему «довольно». Однажды он попытался проникнуть рукой между ее ног, но она быстро сообразила, что к чему, и зажала его руку, не давая ей продвигаться дальше, до тех пор пока не вырвала обещания, что он будет вести себя как следует. Это была одна из немногих ее побед. Позже она много об этом думала и удивлялась, в чем она победила и победила ли вообще. И вот в пятницу в четыре часа она подготовила себя к такой же ситуации, но на этот раз она была согласна проиграть.
Нью-Хоуп в Бакс Каунти, штат Пенсильвания, был живописным городком, Меккой для удачливых и неудачливых художников, публикуемых и непубликуемых писателей, избранной публики, состоящей из разведенных богачей, гомосексуалистов и профессиональной богемы. Нат и Эвелин прибыли туда в половине десятого и остановились поужинать в греческом ресторане – еще одном экзотическом местечке, которых у Ната в запасе было великое множество. Эвелин последовала за Натом в маленькую душную кухню, где два человека в высоких белых колпаках приоткрыли крышки нескольких больших кастрюль, чтобы показать им, что в них готовилось. Они выбрали баранину с баклажанами и баранину с зеленым луком – оба блюда источали великолепный аромат и были залиты вкуснейшим томатным соусом и оливковым маслом. Они ели салат с маслинами и сыром, хрустящий хлеб и пили вино, которое Эвелин сначала не понравилось, но затем она вдруг вошла во вкус. На десерт подали домашний йогурт, а потом маленькие чашечки горчайшего и крепчайшего черного кофе, какого Эвелин никогда не пила. Кофе был похож на расплавленную лаву.
– Это помогает держать форму, – сказал Нат, когда они вернулись к красному автомобилю.
– Я знала, что этому должно быть объяснение, – заметила Эвелин, и Нат засмеялся.
Одной из поразительных вещей, которые открыла в себе Эвелин с тех пор, как начала встречаться с Натом Баумом, было то, что она обладает чувством юмора. Она могла рассмешить Ната, и всякий раз, когда ей это удавалось, она была счастлива.
В Нью-Хопе Нат остановил машину напротив небольшого домика, сколоченного из выветрившейся серой кровельной доски, с конусообразной крышей и маленьким внутренним двориком, по которому вымощенная булыжником аллея вела к двери цвета бургундского вина.
– Мы пойдем через черный ход, – сказал Нат.
Эвелин последовала за ним. У Ната были наготове ключи, и они не мешкали на входе. Войдя в дом, они включили свет.
– Это наводит на мысль о привидениях, – сказала Эвелин, оглядевшись вокруг. На выбеленных стенах виднелись немногочисленные рисунки, изображавшие друзей Ната по Аризоне, куда он ездил зимой. Пол был сколочен из простых обшивных досок и небрежно покрашен. Столом служила старая дверь, положенная на козлы. В комнате был также один металлический стул, пустой мольберт и большой, во всю заднюю стену, камин.
– Мне бы хотелось, чтобы ты познакомилась с работами Алексиса, – сказал Нат. – Он – экспрессионист. Очень талантливый парень. У него и в Аризоне все так же обустроено: на первом этаже находится галерея, а над ней жилые комнаты. Давай зажжем камин и пойдем наверх.
Эвелин чувствовала себя скованно и неспокойно. Она боялась секса, боялась Ната и боялась саму себя. Она не знала, чего ожидать. Ее обуревали противоречивые желания. То ей хотелось просто бежать, то она мечтала, чтобы все это поскорее кончилось. Но по мере того как она вытаскивала из-под брезента сложенные там дрова, сминала пожелтевшие газеты и разводила огонь, ее беспокойство постепенно исчезло. Пламя разгоралось, и отблески огня окрашивали белые стены в бледно-оранжевые и розовые тона, и то, что было пустым и холодным, теперь казалось теплым и романтичным.