Десятилетия. Богатая и красивая

Харрис Рут

– Просто прелесть! – сказал он, проведя языком вокруг ее сосков, а потом, опустившись ниже, и вокруг пупка, насколько позволяли джинсы. Но они не позволяли, и он стал расстегивать «молнию». Джой оперлась на локти, приподнимая тело, чтобы ему было легче стянуть с нее джинсы. Видимо, она сделала слишком резкое движение, потому что в ту же секунду ее начало выворачивать. Она даже не успела встать с кровати. Клаус схватил с тумбочки охапку бумажных салфеток и сунул ей. Прижав их ко рту, Джой бросилась в ванную. Спазмы шли один за другим, и, пока она добралась до унитаза,

ее желудок уже выдал все, что в него заложили в этот день. Но рвотные позывы не прекращались, и у Джой было ощущение, что ее сейчас вывернет наизнанку.

Тут дверь в ванную с другой стороны – со стороны родителей – отворилась, и показалась мать в ночной рубашке.

– Боже! Джой! Что произошло? – Эвелин увидала только спину дочери, ведь та стояла на голубом кафельном полу на коленях, уткнувшись головой в унитаз и обхватив его двумя руками. Мать не сразу заметила Клауса, возможно, вообще бы его не увидела, если бы он не включил свет. Волосы его были растрепаны, ремень и молния на белых фланелевых брюках расстегнуты.

У Джой опять начались приступы, она издавала дикие, животные звуки. Ее футболка была задрана выше груди, а длинные волосы спускались прямо в унитаз.

– Я прошу вас уйти, – сказала Эвелин Клаусу.

– Но ведь ей плохо! – Он показал на Джой. Ему явно не хотелось оставлять ее.

– Слышишь, вон отсюда! – Эвелин подошла к двери в комнату Джой и с силой захлопнула ее прямо у него перед носом. Клаус остался в комнате один, и ему ничего не оставалось, как уйти. Джой все слышала, но была слишком слаба, чтобы вмешаться.

– Джой, – Эвелин положила руку на плечо дочери, – что он сделал с тобой?

– Ничего не сделал… Я сама виновата. Пойми, я сама во всем виновата…

Мать с трудом расслышала ее ответ. Джой еле дышала от жутких приступов рвоты.

В ванную вошел Нат.

– Она просто перебрала, – сказал он. – Вот и все!

– Но ей же так плохо! Посмотри на нее!

– Значит, она здорово перебрала. Завтра – похмелье, ей будет еще хуже, а потом все пройдет.

– Ей чем-то можно помочь?

– Да оставь ты ее в покое.

– У нее в комнате был мужчина, – сказала Эвелин после того, как они помогли Джой умыться, убедились, что она заснула, и вернулись в свою спальню.

– Ей почти шестнадцать. Естественно, что у нее там был мужчина.

– Нат, она твоя дочь! Неужели тебя все это не волнует?

– Меня волнует, чтобы она хорошо и интересно проводила время.

– И ты это называешь интересно провести время? Твоя полуголая дочь давилась от рвоты, обнимая унитаз, а тот парень стоял со спущенными штанами. Ты что, действительно считаешь это прекрасным эпизодом в жизни?

– Я называю это взрослением. У девочки наступит жестокое похмелье. Это будет ей хорошим уроком.

– Я так не считаю, – сказала Эвелин. Она решила, что такой случай нельзя свести только к похмелью. Она запретит Джой не только встречаться с Клаусом, но даже просто видеть его. Он слишком взрослый и слишком искушенный для ее дочери.

Джой проснулась в полдень от острой головной

боли. Впрочем, болела не только голова – давило живот, тряслись руки, глаза – будто засыпаны песком, кожа пошла какими-то пятнами, колени дрожали. Она не могла ни есть, ни спать. Она лежала и следила за солнечными зайчиками, которых щедро дарило ей карибское солнце, и мучительно пыталась вспомнить – было у нее что-то с Клаусом или нет.

В два часа рассыльный принес ей огромный букет цветов и визитку Клауса с напоминанием, что они договорились сегодня вместе пообедать и что он заскочит за ней около семи вечера.

А в три часа пришел отец, принес ванильное мороженое, имбирное пиво и хорошее настроение. Он рассказал дочери о своих юношеских экспериментах с алкоголем, и Джой хохотала до слез. Учитывая ее состояние, это было большим достижением.

– Между прочим, мать, глядя на твое поведение, просто писала кипятком – извините за грубость, – сказал он, когда они перестали шутить.

– И что из этого вытекает? – Джой даже не заметила невольный каламбур.

– Она не хочет, чтобы ты встречалась с Клаусом. Она полагает, что он плохо на тебя влияет.

– Ничего не получится. Я сегодня с ним обедаю. – Джой скрестила руки под подбородком. Она всегда так делала, когда протестовала против чего-нибудь.

– Прошу тебя, откажись.

– Это просьба или приказ?

Мгновение отец колебался.

– Полагаю, скорее – приказ.

– Но отчего же она сама не занялась «грязной работой»? Если ей не хочется, чтобы я шла с Клаусом, почему бы ей самой не сказать мне об этом?

Нат заметил, что Джой никогда не называла Эвелин «мамой» или хотя бы «ма». Всегда только «она», «ее», «ей».

– Слушай, детка, что происходит между вами?

– Просто она живет в средних веках, а я – в шестьдесят восьмом году. Вот и все.

Нат Баум любил их обеих, каждую по-своему. Они выглядели диаметрально противоположными. Трудно поверить, что они чем-то связаны друг с другом, а уж тем более сказать, что это мать и дочь. Эвелин была замкнута, избегала конфликтов, очень дорожила своей репутацией и в то же время чувствовала себя неуверенно, особенно если это касалось основного долга – заботиться о семье. Джой, наоборот, бунтовщик от природы. Она самоуверенна, готова на риск, ее эмоции все на поверхности, не как у матери. Нат даже в душе редко признавал, что его дочь многое унаследовала от него и что он, сам того не желая, гордится этим. И уж совсем он не хотел признать, что к жене он привык, она ему нужна, но любит-то он Джой.

– Она желает тебе добра, – сказал Нат, защищая Эвелин. Он чувствовал, что должен поддержать жену.

– А ты тоже хочешь, чтобы я не встречалась больше с Клаусом?

– Признаться, я не слежу, с кем ты гуляешь. Я только повторяю тебе то, что просила мать.

– Могла бы и сама мне сказать. Если считает, что это так важно.

В половине седьмого Джой наконец вылезла из кровати, стащила с себя ночную рубаху и начала одеваться к обеду.

– Куда это ты собираешься? – Мать прошла в спальню Джой через ванную.