Десятый праведник
Шрифт:
И все же они не были непобедимы, сказал он про себя. Сегодняшнее сражение показало это со всей очевидностью — всего несколько пуль способны за одну минуту превратить хваленые дирижабли в кучку дымящегося пепла. Он не знал, существуют ли зажигательные патроны для пистолета, но дал себе слово проверить это сразу же по возвращении. Мишин наверняка знает, у него есть солидные связи на оружейном черном рынке.
И важнейший урок — контрабанда не может стать профессией на всю жизнь. Это не было открытием, об этом знали все, кто ею занимался. Все понимали, что благоразумней вовремя завязать, прежде чем малейшая неосторожность, перестрелка или еще одна ходка положат конец всему. И все же продолжали рисковать: одни — в погоне за неосуществимой мечтой, как Мишин, другие — из-за гордости и презрения к опасности, как Гастон, третьи — просто в силу алчности и отсутствия воображения, они просто не могли
Вздрогнув от внезапно нахлынувшего ледяного холода, Николай испытал на мгновение чувство, что в клубке событий просматривается какая-то новая, сверхъестественная закономерность, связывающая его жизнь с жизнью Баски. Все выглядело простым и логичным: беседа накануне сегодняшней акции, неожиданная встреча, перестрелка, в результате которой старик фактически спас ему жизнь… Наконец связь оборвалась, и, лишенные мимолетного мистического налета, факты превращались в кучку банальных случайностей. Не было закономерности, не было логики; Баска мог выбрать другой маршрут, железнодорожники могли появиться позже, а Николай — обогнуть склон понизу, или сильный ветер отнес бы дирижабль в сторону, или… Тысячи «или».
И все же Баска знал.
Николай вдруг словно очнулся. Занятый своими мыслями, он не заметил, что тропинка стала слишком ровной и уходила влево, к Альштуфе. Нет, там делать нечего. Он решительно пошел вверх и оказался среди вековых кустов можжевельника. Тропинка осталась позади, ветви над головой слились в непроницаемый темно-зеленый балдахин. Воздух здесь был застоявшийся, тяжелый, напоенный копившейся десятилетиями пыльной тишиной. Кучи сухого валежника преграждали дорогу, их треск был единственным звуком в этой дремлющей чаще. С каждым шагом идти становилось трудней, но Николай, стиснув зубы и обливаясь потом, продолжал подниматься туда, где должен был находиться Ветерхорн. Черная пыль от сгнившей древесной коры липла к мокрому лицу. В отдельных местах ветви можжевельника свисали до земли, и приходилось пригибать голову и напрягаться всем телом, чтобы пробиться сквозь колючую изгородь. По волосам и одежде размазывалась густая смола. Время словно истлело вместе с осыпающейся древесиной, и у него было такое чувство, что это восхождение не закончится никогда. Но вокруг становилось светлей, между кронами показались кусочки голубого неба, да и можжевельник стал ниже. Появились молодые ели и сосны, наклон стал меньше, потом исчез совсем, и лес вдруг кончился. Впереди блестело маленькое озеро, окруженное редким еловым лесом, а наверху, совсем рядом, высились отвесные серые стены Ветерхорна, и их отражение тонуло в темной, неподвижной зеркальной поверхности.
Николай медленно опустился на колени на залитую солнечными лучами траву, сел набок с неудобно согнутыми ногами и долго оставался в этой позе, не чувствуя ничего, кроме благодарности за то, что выбрался наконец на открытое пространство. Но за усталостью таилась тревога, и глаза все время всматривались в неприступные глыбы у прохода.
Потом встал, подошел к песчаному берегу и долго смывал липкую смолу с рук и лица. Вода была ледяной и прозрачной, как хрусталь; у него сводило челюсти, пока он пил из ладоней. Он снял флягу, наполнил ее и пошел вдоль озера.
За елями росло несколько низких сосенок, причудливо кривых от напора зимних вьюг. Дальше было подножие горы — сначала шли тучные луга с приглаженной травой, потом крутые травянистые склоны и вздымающиеся громадные скалистые бастионы, словно вырубленные гигантским молотом. Николай поднимался медленным шагом по пастбищу, мысленно отмечая засохшие коровьи лепешки. Ничего страшного, стада давно не паслись здесь. Пастбища рядом с селом были удобнее.
Чем выше он поднимался, тем ниже и прочней становились стебли травы; из земли словно вырастали камни, изваянные ветрами, подобные костям доисторических животных. Иногда из-за них высовывались любопытные мордочки альпийских мармотов. [7] Податливый, пружинящий торф скудел, и трава уже не поднималась, а стелилась по нему мелкими отдельными клочками. Впереди были скалы Ветерхорна с рассыпанными у их подножия кучами зубчатых глыб. В воздухе разливалась сухая, слегка пьянящая горная прохлада. Николай остановился, чтобы сделать небольшую передышку и надеть куртку. Тепло одежды струилось мягким домашним уютом, и сколь бы нелепым это ни выглядело, ему казалось, что если
7
Вид мелких сусликов. — Прим. ред.
Тропа должна быть где-то здесь, в направлении Зильберванда. Он повернул направо и вскоре ее увидел — она была едва заметной среди камней, покрытых коркой серого и желтоватого лишайника. Сначала она вилась у подножия горы, потом огибала острый скальный гребень и появлялась вновь под отвесной стеной Зильберванда, уходящей в небо на головокружительную высоту.
Прежде чем ступить в тяжелую тень прохода, Николай остановился и оглянулся назад. Горы простирались до самого горизонта — мягкие овальные пастбища, лесистые склоны, глубокие долины и безжизненные серо-голубоватые вершины, увенчанные ослепительно белыми снежными шапками. Не осталось и следа от некогда безграничной власти человека. Когда-нибудь так и будет, невольно подумалось Николаю. Еще один удар Коллапса, и весь этот мир перейдет в безраздельное владение зверей и птиц.
И все-таки цивилизация еще напоминала о себе. Вдалеке его взгляд обнаружил остатки бывшего зимнего курорта. В плотном кольце темнеющего елового леса его развалины выглядели некой уродливой раной из полуразрушенных стен с зияющими дырами окон и покоробленными металлическими решетками. Но природа позаботилась сгладить эту картину: среди руин росли молодые деревца, они тянулись вверх, чтобы навсегда закрыть своей тенью этот уголок, который когда-то человек отвоевал для своих развлечений.
Он вздохнул и пошел дальше по дорожке, уходящей ввысь. Вскоре трава закончилась и в тени Зильберванда открылось мертвое каменное царство огромных обрывов и манящих высоких скал. Цвет пропал, властвовали лишь разные оттенки серого, и единственным цветным пятном был треугольник синего неба в прорези между пиками с медленно плывущими по нему рваными облаками. Тропинка бежала все вперед и вперед, извиваясь среди глыб таивших медленный, непреклонный ход миллионов лет. Тишина здесь была совсем иной, не имеющей ничего общего с напряженным враждебным молчанием елового леса. Ее наполняло бескрайнее терпение камня и высокомерное пренебрежение к мимолетной искорке жизни, дерзнувшей вторгнуться во владения вечности.
«Вот истинное лицо мира, — подумал он, осторожно ступая в первый сугроб из мелкого зернистого снега. — Не лес, не цивилизация и не мы. Только эти корявые кости Земли, которые останутся здесь даже тогда, когда нас давно уже не будет. Они выдержат все, должны выдержать, ведь на них держится бытие…»
Холодало. Стало темней, и тень или приближающийся закат были тут ни при чем. Облаков стало больше, и неслись они по небу гораздо стремительней, постепенно меняя цвет с белого на грязно-серый. Погода портится, с тревогой подумал Николай и ускорил шаг, подталкиваемый в спину долетающим со стороны прохода ветром. Надо торопиться, предстоял самый трудный участок пути.
Через полчаса он стоял, запыхавшийся и потный, на перевале. Впереди склон уходил резко вниз. Дорожка сворачивала вправо и дальше шла по узенькому карнизу, выступающему из отвесной стены Зильберванда. Свет померк под плотным колпаком низких серых облаков, и дальние вершины терялись в туманной дымке.
Николай ступил на карниз. Здесь, в шаге от начала рискованного маршрута, на сглаженной ветрами скале, был высечен огромный крест. Кто высек его и когда? Что хотел сказать отважным путешественникам? Внушить мысль о бренности жизни? Чтоб не забывали уповать на божью милость? Или просто напоминал о том, что любая неосторожность может отправить их к праотцам? Крест хранил молчание, храня память о давно истлевшей человеческой руке под тонкой шершавой коркой серого лишайника.
Прежде чем идти дальше, он глубоко вдохнул и постарался очистить сознание. Вступало в силу правило, издревле заведенное в горах: не думай о конечной цели маршрута, не думай ни о чем, важен лишь следующий шаг. Отдайся на волю случая, шагай медленно и размеренно, проверь опору, прежде чем ступить на нее всей своей тяжестью. Помни, что сколь долгим ни был бы путь, он всего лишь цепь шагов…
Сознание стало цепким, с удивительной ясностью схватывало любую мельчайшую подробность, каждую трещинку и выпуклость на шершавой поверхности скалы. Все было неизменным и в то же время бескрайне переменчивым; гранит тек перед ним словно горная река, устремленная к равнине. Все остальное исчезло, и Николай не заметил, как вокруг потемнело, облака опустились еще ниже, и заморосил мелкий дождь. Он понял это только потому, что скала стала коварно скользкой, и следовало быть еще более осторожным.