Десятый праведник
Шрифт:
Наконец, Бунт генералов — незаметный в первый момент на фоне такого количества огня и крови. Человечество уже ни на что не надеялось после до безумия бесплодного четырехчасового заседания Совета безопасности, что и взорвало ситуацию. Правительства продолжали плутать в лабиринте старых политических противоречий, словно слепые в горящем доме. Главы государств лили потоки слов-импотентов, партийные лидеры сводили друг с другом давние счеты при помощи язвительных речей или уличных штурмов… и никто пальцем не пошевелил в попытке погасить пожар, который грозил менее чем через сутки превратить Землю в радиоактивную пустыню. Сообщения о переворотах летели одно за другим из разных уголков мира, и, наверное, поэтому сначала никто не обратил внимания на странную синхронность, с которой развивались события а столицах обеих суперсил. В Москве 283-я воздушно-десантная дивизия под командованием генерала Головешникова,
Обращение Спайка и Головешникова к народам вселило надежду — столь же безумную, как и прежнее отчаяние. Выбор прост, утверждал с левой половины экрана усталый российский генерал, незамедлительное действие или смерть. Есть еще время и шанс спастись. А справа техасец в пыльной униформе бесцеремонно отлучал мировые власти, прибегая к древней шутке, впервые приобретающей зловеще язвительный смысл: ну хорошо, господа гражданские, раз вы такие умные, то почему не научились шагать в ногу?
Они не были сентиментальны, эти два генерала, готовые несколько часов назад обрушить один против другого всю вверенную им военную мощь. Лекарство от самой страшной болезни человечества, которое они предлагали, было не менее страшным, чем сам кризис. Глобальное военное положение в течение двадцати четырех часов. Расстрел на месте всех саботажников. Безоговорочная реквизиция необходимых транспортных средств и материалов. Мобилизация специалистов и исполнителей. Отмена каких бы то ни было заданий, кроме одного — полное уничтожение всех ядерных зарядов.
На мгновение мир затаил дыхание. Это выглядело более чем безумием: два человека пытаются голыми руками сдержать лавину паники и обреченности. Но с французского телеканала Антен-2 к ним присоединился третий человек, никому не известный студент по ядерной физике Жак Бержерон. Этот юноша тоже выглядел сумасшедшим — бледное осунувшееся лицо, огромные безумные черные глаза, слипшиеся длинные волосы и нервные, резкие движения. «Видеозапись, — кричал он, лихорадочно чертя на черной доске графики и вычисления, — всем вести видеозапись! Молчите, идиоты, теперь не до болтовни! Кофе, еще кофе! Вот, здесь, здесь, — тыкал Жак в доску среди облаков меловой пыли. — Не восемнадцать, семнадцать часов, и скорость процесса будет сведена к нулю, видите, как искривляется график интерполяции. Молчать, говорю! Кому надо, тот поймет. Слушайте все! Все! Семнадцать часов! В течение восьми минут падение критической массы будет стремительным, потом стабилизируется на следующем уровне. В двадцать три раза, вот так. В двадцать три раза меньше, чем сейчас».
Бержерон был прав — те, кому было надо, его поняли. Другие, от кого зависело решение, не посмели возражать. Новые генералы предпринимали первые шаги в Европе, Америке, Азии… Колеблющихся политических лидеров устраняли силой. Не везде все проходило гладко, во многих странах размежевавшиеся армии вступали в кровавые сражения внутри своих стран, но идея Спайка и Головешникова уже овладевала миром. Начиналась отчаянная — не на жизнь, а на смерть — схватка со временем, отсчитываемым немилосердными ядерными часами.
«Если доживу до старости, буду последним, кто помнит, — подумал Николай. — Те, кто младше, вряд ли прочувствовали это в полной мере. В их памяти остался страх, паника, стрельба… и они не ощутили момента рождения нового мира, в котором будут жить».
На секунду он вновь с потрясающей силой испытал боль внезапного возмужания — четырнадцатилетний мальчишка, слишком хрупкий, чтобы принять на себя груз страха и надежды, но уже слишком большой, чтобы спрятаться в тумане детской наивности. Телевизор делал его сопричастным предсмертной агонии мира, взрывам верховной жестокости и верховной доблести, обезумевшим лицам толпы и мрачной сосредоточенности храбрых российских и американских мужчин, решивших пожертвовать собственной жизнью. И оцепеневший мальчишка смотрел, как на экране огненные колонны выстреливают в космос смертоносные ядерные снаряды; как гражданский пилот Курт Майснер отправляется в полет, из которого не возвращаются, на космоплане «Зенгер — Штайнбок», груженный шестьюдесятью тоннами радиоактивных материалов; как его примеру следуют английские, американские, индийские, российские, китайские пилоты челноков; как дрожащие от напряжения техники грузят в переоборудованные на скорую руку ракеты контейнеры с опасными для жизни элементами, извлеченными двадцать лет назад из земных недр; как прячут заряды плутония в самые глубокие шахты, где их взрыв может быть хоть немного более безопасным. Но времени не хватало — не хватало времени,
Час Ч.
Боль в сжатых кулаках заставила его очнуться. Он весь дрожал, словно и впрямь вернулся в тот давно пережитый кошмар. Сейчас, как и тогда, спокойствие казалось ему почти невыносимым. Ждали конца света, а все обошлось двадцатью взрывами в разных точках мира, несколькими подземными толчками с ослепительными далекими вспышками в ночном небе… и бульдозерами, копающими братские могилы миллионам погибших за последние восемнадцать часов. Человечество пробуждалось от кошмара, чтобы начать осваивать первые уроки жизни в иной реальности.
Уроки? Как бы не так, обозлился Николай. Если человеческая история и научилась чему-то, то только тому, что ничему не научилась. Исчезновение атомного оружия вместо того, чтобы принести долгожданный мир, послужило сигналом к началу короткой и свирепой Арабской войны, за которой последовали около дюжины небывало жестоких локальных конфликтов в Африке и Юго-Восточной Азии. Не прошло и месяца со времени первого удара Коллапса, а из военных лабораторий уже вышли новые ядерные пули и снаряды, мощность которых измерялась уже не в килотоннах, а «всего лишь» в сотнях или десятках тонн, и это делало их чрезвычайно удобными для тактических целей. Кошмарные результаты их применения в Центральной Америке потрясли мир, и 26 октября 2028 года начались международные переговоры о полном запрещении ядерного оружия, но было поздно. Десятки зарядов попали в руки экстремистских группировок, которые развязали безоглядный террор.
Уставшая от такого безумия природа нанесла второй удар — Золотой крах в середине января 2029 года, опять же необъяснимый с научной точки зрения. В течение нескольких дней золото и серебро превратились в нестабильные, черного цвета, радиоактивные элементы. Небывалая биржевая катастрофа расшатала экономики всех стран, но человечество преодолело и этот кризис, не сбавляя при этом темпа эскалации локальных войн. В Сибири велись ожесточенные сражения с применением тактических ядерных средств — по непроверенным данным, там держал оборону оставшийся в живых генерал Головешников. Мировая финансовая система держалась и продолжала работать в условиях «золотого эквивалента». В электронике шел поиск материалов, которые могли бы заменить уже не пригодные благородные металлы. В марте центр Рима был сметен с лица Земли плутониевой мини-бомбой…
Третий удар, настоящий удар Коллапса, пришелся на 4 апреля. На сей раз все произошло мгновенно, и катастрофа была действительно жестокой. За считаные секунды цивилизация лишилась важнейшего материала. Меди. Металла красноватого цвета, атомный номер 29, плотность 8,94, высокой проводимости, которая делала его незаменимым во всех областях электротехники. Но с 11 часов 47 минут по Гринвичу 4 апреля 2029 года какая-то неизвестная сила изменила эти свойства, и за секунду лишенная электричества цивилизация рухнула на колени.
Голод, эпидемии и битва за выживание тех, кто остался в живых, довершили начатое.
3
Трава и сорняки заполонили мертвое село. Густая крапива осаждала старые каменные стены, дикий плющ тянулся к просевшим крышам, где уже пустили корни молодые деревца; брошенные дворы зарастали лопухом и репейником. И хотя травяной покров несколько смягчал звук шагов, Николаю чудилось, что в зловещей тишине они звучат так тревожно и что даже малейший шум может разбудить покойников, кости которых еще лежат в полумраке за пыльными стеклами окон. Яркое утреннее солнце и молодая зелень странно контрастировали с истлевшей памятью о давней смерти, еще носящейся в воздухе едва уловимым запахом старого пепелища.