Детективные романы и повести
Шрифт:
— Поступай как хочешь, но помни, что я тебя предупредила.
Голос ее был совершенно спокоен, но в нем слышалась какая-то странная нота. Эмис сказал:
— Что ты хочешь этим сказать, Каролина?
Она ответила:
— Ты принадлежишь мне, и я не намерена давать тебе свободу. Я скорее убью тебя, чем соглашусь отдать этой девушке!
Как раз в эту минуту на террасу вошел Филип Блейк. Я встала и пошла ему навстречу. Мне не хотелось, чтобы он слышал их разговор.
Вскоре вышел Эмис и сказал, что пора идти работать. Мы вместе направились к «Батарее». Он был неразговорчив
— Я дорого заплатил за нее, Эльза, — сказал он. — Но это лучшая моя вещь.
Немного погодя я вошла в дом, чтобы взять кофточку, так как погода была ветреная. Когда я вернулась, я увидела в «Батарее» Каролину; полагаю, что она пришла для окончательного объяснения. Здесь же находились братья Блейк.
Именно тогда Эмис сказал, что он хочет пить, что пиво теплое, а он с удовольствием выпил бы холодного. И Каролина сказала очень естественным, почти дружеским тоном, что она принесет ему пива из холодильника. Какая актриса!
Минут через десять она принесла ему бутылку пива. Эмис был поглощен работой. Она налила пива в стакан и поставила около мольберта. Ни Эмис, ни я на нее не смотрели: он сосредоточенно писал, а я позировала не шевелясь.
Эмис выпил стакан пива залпом. И тут же сделал гримасу, сказав, что оно хоть и холодное, но не вкусное. Я, конечно, ничего не заподозрила. Я засмеялась:
— Больная печень!
Убедившись, что он выпил весь стакан, Каролина ушла.
Минут через сорок Эмис пожаловался на скованность в руках и ногах.
— Ревматизм. Старость, Эльза. Тебе придется ухаживать за старым инвалидом.
Я ответила какой-то шуткой, хотя видела, что он морщится от боли и двигается с трудом. Мне и в голову не пришло, что это — не ревматизм. Потом он пододвинул скамейку и продолжал писать сидя, откинувшись на спинку скамейки. Он и прежде иногда делал так, поэтому я не сочла такую позу страннрй.
Прозвенел звонок ко второму завтраку, но Эмис сказал, — что завтракать он не пойдет. Это тоже случалось неоднократно, и я подумала, что даже лучше, если он не встретится за столом с Каролиной.
За нами пришел Мередит Блейк. Он заговорил с Эмисом, но Эмис только буркнул ему в ответ. Мы пошли в дом, оставив его одного — умирать. Если бы я знала — может быть, врач мог бы еще спасти его. О, почему я… Но какой смысл терзать себя теперь? Я была слепа, я была глупа…
Что же еще сказать? Каролина с гувернанткой пошли туда после завтрака, за ними пошел Мередит. Но вскоре он прибежал и сказал, что Эмис мертв.
И тогда я поняла! Я поняла, что это дело рук Каролины. Как она посмела? Его — такого сильного, жизнерадостного, талантливого! Как она посмела потушить весь этот огонь? И только ради того, чтобы не отдать его мне!
Отвратительная, презренная, жестокая, мстительная женщина!
Я ненавижу ее. Ненавижу до сих пор. Почему ее не повесили? Ее следовало повесить. И даже такая казнь была бы слишком гуманной».
X
Рассказ Сесилии Уиллиамс
«Дорогой мсье Пуаро.
Прилагаю отчет о событиях, невольным свидетелем которых мне пришлось стать.
Пишу вам обо всем совершенно откровенно, ни о чем не умалчивая. Я не возражаю против того, чтобы вы показали мои записки Карле Крэль. Они могут причинить ей боль, но я стою за правду — паллиативы приносят только вред. Человек должен обладать мужеством смотреть правде в глаза, иначе жизнь не имеет никакой цены. Наибольший вред приносит нам тот, кто нас ограждает от действительности.
С искренним уважением…
Меня зовут Сесилия Уиллиамс.
В 19… году я была приглашена в семью миссис Крэль в качестве гувернантки к ее младшей сестре Анджеле Уоррен. Мне в то время было сорок восемь лет.
Я приехала в Олдербери — очень красивое поместье, принадлежавшее семье Крэль на протяжении многих поколений, — и приступила к своим обязанностям.
Мистер Крэль был художником. Он с супругой и маленькой дочерью жил в Олдербери круглый год. Анджела Уоррен, которой было в то время тринадцать лет, также жила в их семье. Кроме того, в доме было трое слуг и няня — все четверо честные и преданные люди, жившие в семье Крэль много лет.
Моя ученица оказалась девочкой способной и любознательной, и занятия с ней были для меня истинным удовольствием. Правда, она была в то время несколько недисциплинированна и шаловлива, но эти недостатки являлись результатом живости ее характера, а я всегда предпочитала учениц, проявляющих именно такую живость. Я, как педагог, считаю, что такого рода характер лучше всего поддается влиянию, которое сумеет направить его по должному руслу.
Миссис Крэль очень любила сестру, но, к сожалению, слишком ее баловала и чрезмерно снисходительно смотрела на ее шалости. Что же касается мистера Крэля, то он относился к девочке неровно: то самым неблагоразумным образом исполнял все ее прихоти, то начинал предъявлять к ней непосильные требования.
Он был человеком настроения и во всем следовал своему, так называемому, творческому темпераменту.
Я до сих пор не могу понять, почему талант к живописи освобождает человека от обязанности вести себя прилично.
Я никогда не была почитательницей таланта мистера Крэля и не восхищалась его картинами. Я считала и продолжаю считать, что линии рисунка в них неверны, краски — чрезмерно сгущены, перспектива и анатомия — отвратительны. Но это — мое личное мнение, и я его никому не навязываю.
Я очень любила миссис Крэль, как добрую и. сердечную женщину, и искренне восхищалась ее выдержкой и твердостью характера. Семейная жизнь ее была не из легких: мистер Крэль не был верным мужем, и его недостойное поведение причиняло ей немало страданий. Более решительная женщина предпочла бы с ним расстаться, но миссис Крэль, любя мужа, прощала все его увлечения.
Свидетели на суде говорили, что супруги Крэль жили, «как кошка с собакой». Это неверно, так как у миссис Крэль было сильно развито чувство собственного достоинства. Но между ними случались ссоры. Миссис Крэль нередко проявляла возмущение и гнев по поводу очередного увлечения своего мужа или по поводу его чрезмерной строгости к маленькой Анджеле.