Дети Бога
Шрифт:
— Вы боитесь, — тихо повторил Карло, — по веской причине.
— Дон Эмилио, — сказал Нико, входя в комнату, — что вы видите в своих снах?
Этот же вопрос Карло задавал много раз — в часы, предшествовавшие тому, что здесь заменяло рассвет, — ночь за ночью просыпаясь от жуткого вопля, исполненного безнадежного неприятия, и криков «нет!», чья интенсивность восходила от отрицания до сопротивления и отчаяния. Когда Карло или Джон прибегали в его каюту, Сандос обычно сидел, вжавшись в угол кровати, привалившись спиной к перегородке, с широко открытым и глазами, но все еще продолжая спать. «Что вы видели?» — допытывался Карло, когда тот наконец просыпался от безжалостной тряски.
Сандос всегда отказывался отвечать. На сей раз он сказал Нико:
— Некрополь. Город мертвых.
— Всегда тот же самый город? — спросил Нико. — Да.
— И мертвых вы видите отчетливо?
— Да.
— А кто они?
— Все, кого я любил, — сказал Сандос. — Джина тоже там, — сказал он, посмотрев на Карло, — но не Селестина — пока еще нет. Есть и другие, кого я не люблю.
— Кто? — потребовал Карло.
В ответ раздался недобрый смех.
— Не вы, Карло, — ответил Сандос с веселым презрением. — И не ты, Нико. Эти другие — варакхати. Целый город, — сказал он небрежно. — Я видел, как они гниют. Ощущал во сне запах. Пока трупы разлагаются, я не могу различить, кто это: джана'ата или руна. На этом этапе все выглядят похожими. Но затем, когда остаются лишь кости, я вижу их зубы. Иногда нахожу среди них собственное тело. Иногда нет. Лучше, если нахожу, потому что тогда все закончено. В такие ночи я не кричу.
— Вы знаете, как пользоваться пистолетом? — после паузы спросил Карло.
Сандос кивнул на ракхатский манер — короткий рывок подбородка вверх — но затем вытянул вперед руки.
— Возможно, я смог бы выстрелить…
— Но отдача повредит механизмы скрепы, — сообразил Карло, — и вы окажетесь в худшей ситуации, чем раньше. Конечно, я и Нико будем вас защищать.
Насмешливые глаза сделались почти добрыми:
— И вы полагаете, что преуспеете там, где меня подвел Бог?
Карло не отступил, вскинув голову.
— Бог, возможно, всего лишь миф, тогда как у меня есть инвестиции, за которыми нужно приглядывать. И как бы то ни было, моя семья обычно полагалась больше на пули, нежели на молитвы.
— Хорошо, — сказал Сандос, широко улыбнувшись. — Хорошо. Почему нет? Мой опыт не был удачным, но кто знает? Возможно, ваш поможет нам обоим… в краткосрочной перспективе.
Удовлетворенный тем, что сейчас узнал, Карло кивнул Нико. Затем повернулся к выходу из тренажерного отсека и увидел Джона Кандотти, стоявшего в дверном проеме.
— Беспокоишься, Джанни? — весело спросил Карло, протискиваясь мимо него.
Джон вперился в него злым взглядом, и Карло в насмешливом испуге отпрянул, подняв руки:
— Клянусь, я его не трогал.
— Пошел ты, Карло.
— Уже иду, — промурлыкал Карло, удаляясь по коридору вместе с Нико.
Эмилио вернулся на беговую дорожку.
— Зачем? — требовательно спросил Джон, становясь перед ним.
— Я говорил тебе, Джон…
— Нет! Не только мучительные попытки пилотировать катер! Я имею в виду другое. Зачем связываться с Карло? Зачем ты помогаешь ему? Зачем учишь языкам? Зачем хочешь вернуться на Ракхат…
— «Ворота темного царства смерти открыты и ночью, и днем, — прячась за Вергилием, процитировал Сандос, явно чем-то позабавленный. — Найти дорогу назад, к дневному свету: вот работа, вот труд…»
— Не надо. Не отгораживайся от меня!
Джон стукнул по выключателю беговой дорожки так внезапно, что Сандос споткнулся.
— Черт возьми, Эмилио, ты мне кое-что должен — объяснись, по крайней мере! Я хочу понять…
Он умолк, испугавшись реакции Сандоса. «Кричи на меня, — подумал Джон, холодея, — но не смотри так».
Наконец Сандос подавил дрожь, а когда заговорил, его взгляд был таким жестким, а голос таким мягким, что слова показались Джону злобным оскорблением.
— Твои родители были женаты? — спросил он.
— Да, — прошипел Джон.
— Друг на друге? — напирал Сандос тем же тихим голосом.
— Я не обязан терпеть это, — пробормотал Джон, но прежде чем он смог уйти, Эмилио повернулся и пинком ноги захлопнул дверь.
— Мои не были, — сказал он.
Джон застыл, а Эмилио уставился на него долгим взглядом.
— Одно из самых ранних моих воспоминаний — это муж моей матери, орущий на меня за то, что я его назвал Papi. Помню, я гадал: «Может, называть его Papa? Или Padre?» Возможно, именно тогда я стал лингвистом — я думал, что есть иное слово, которое я должен был применить! Я пытался говорить по-другому, но он свирепел еще больше и швырял меня через всю комнату — за то, что строю из себя умника. А заканчивал он обычно тем, что колотил мою мать, — и я чувствовал, что это моя вина, но не знал, что я сделал не так! Я пытался найти правильный способ говорить. Ничего не срабатывало. — Он помолчал, глядя в сторону. — У меня был старший брат. Казалось, я его постоянно раздражаю — что бы я ни делал, все было плохо. А еще все замолкали, когда мы с матерью заходили в магазин или шли по улице. — Взгляд Эмилио снова встретился с глазами Джона. — Тебе известно, что значит puta?
Джон кивнул. Шлюха.
— Я слышал это слово, когда мы с матерью гуляли вместе. От детей. Ты ведь знаешь, дети хотят быть остроумными и храбрыми. Конечно, я ничего не понимал. Черт, сколько мне было? Три, четыре года? Я чувствовал, что происходит что-то, а я этого не понимаю. Поэтому продолжал искать объяснения.
Некоторое время он смотрел на Джона, затем спросил:
— Ты бывал в Пуэрто-Рико?
Джон покачал головой.
— Пуэрто-Рико — разношерстный город. Испанцы, африканцы, датчане, англичане, китайцы — кого там только нет. Долгое время меня не удивляло, что моя мать, ее муж, мой старший брат — светловолосые и белокожие; а рядом я — такой маленький Indio, [32] точно воловья птица в гнезде славки. Но как-то, лет в одиннадцать, я совершил промах, назвав мужа моей матери «папой». Не в лицо — просто сказал: «А когда папа придет домой?» Он всегда вел себя мерзко, когда напивался, но в тот раз… Господи! Он меня буквально измолотил. И все время орал: «Не смей называть меня так! Ты для меня никто, маленький ублюдок! Никогда меня так не называй!»
32
Индеец (исп.).
Джон закрыл глаза, но затем открыл их и посмотрел на Эмилио.
— Значит, ты дождался объяснения.
Эмилио пожал плечами:
— Мне понадобилось время… Боже, какой тупой ребенок! Как бы то ни было, потом, когда на мою сломанную руку накладывали шину, я все гадал: «Как сын может быть никем для отца?» Затем меня, можно сказать, осенило. — Мелькнула безрадостная улыбка. — Я подумал: «Ну, он же постоянно мне говорит, что я ублюдок. Просто я был слишком глуп, чтобы сообразить: именно это он и имеет в виду».