Дети богов
Шрифт:
Я вырвал Тирфинг из ножен. В рассветных лучах вспыхнула колдовская сталь, без малейшего пятнышка ржавчины, и заиграло золото рукояти.
– Я, Ингве сын Драупнира… – начал я.
И заткнулся. Потому что сейчас, вот под этим деревом, на этом холме, на глазах собравшейся у меня за спиной многотысячной армады и понял, понял наконец-то безнадежно и окончательно – я не смогу его убить. Не потому, что проиграю поединок. Нет – выиграю. Не помогут ему ни восемь ловких лап, ни детская сабелька, ни бездна за бамбуковым тыном. В руке моей пел и смеялся неистовым смехом берсерка Меч-Демон, меч, откованный моим дедом, мой меч. Никакая серебряная катана
Нет, я не мог его убить не поэтому. Не из жалости – я его, одного против всех, не жалел, потому что и сам был вечно один. Не из дружбы. Не из любви. Не из благодарности: какая, в Хель, благодарность? Он меня бросил в пустыне, он и спас, заслуга не велика. И все же я мог убить некроманта не больше, чем защелкать вдруг соловьем или перекинуться в черепаху. Не мог, как не мог черный тростник озера Хиддальмирр зашуметь зеленой бамбуковой рощей.
Меч злобно зашипел в моих руках, почувствовав колебания хозяина. Второй раз вернуться в ножны, не отведав крови – этого Тирфинг мне бы не спустил. Он уже прикидывал, как бы половчее нанести удар – а мне вдруг как-то резко расхотелось умирать.
И тогда я сделал единственно возможное. Я развернулся и встал рядом с некромантом.
– Быстро же вы меняете решения, – негромко откомментировал Иамен.
Его голова едва доставала мне до плеча. Когда это я успел так подрасти?
– Заткнитесь, – ответил я. – А то передумаю.
– И хорошо, – спокойно сказал некромант. – Правильно сделаете. Единственное, что вам предстоит сейчас – это умереть рядом со мной.
Я посмотрел на клубящуюся – от горизонта до горизонта – орду. Она уже заворчала моторами танков, заблистала драконовой чешуей, зарычала по-волчьи – минута, и двинется, не оставив от нас и мокрого места.
– Зачем им нас убивать? Ведь они уже проиграли, – беззаботно заявил я. – Меч-то все равно – тю-тю.
– Низачем. Просто так. Потому что это единственное, что они умеют делать.
Обернув ко мне лицо и не опуская катаны, некромант негромко добавил:
– Вспомните, Ингве – я проигрываю эту битву всегда.
Я усмехнулся.
– Все когда-нибудь случается в первый раз, Иамен. К тому же во все предыдущие разы на вашей стороне не было героя. Особенно такого крутого, как я.
Он улыбнулся и ничего не ответил. А мне и не нужно было ответа. В затылок мне упирался солнечный свет: мягкий, как ладонь матери, и твердый, как скала. И я поверил в его надежную опору. Иамен рядом со мной смотрел безмятежно на приближающуюся орду – как будто и вправду поднималась у нас за спиной невидимая, готовая к бою армия. А, может, так и было: иначе кто бы спугнул из зарослей ромашки жаворонка, залившегося резкой трелью? Я даже обернулся. Не было там, конечно, никакой армии. Просто малая птаха радовалась наступающему дню.
Эпилог
Рассвет тысячи солнц
Я лежал на спине на крыше сарая. Я был кристально трезв, только почему-то никак не мог усесться прямо – не мог вообще сидеть. Короче, если говорить уж совсем честно, я валялся пластом, как селедка под шубой. Свет фонаря, притулившегося рядом с ларьком, тускло отражался в двух пустых бутылках. Третью, почти опустошенную, я сжимал в руке. Над головой, решительно выступая из свекольно-розовых волн лунного сияния на востоке, шествовал Орион. Называть его Прялкой Фрейи язык не поворачивался: как потому, что языком я вообще едва мог ворочать, так и потому, что не похож он был ни на какую прялку.
Иамен, в привычной коленопреклоненной позе, отрицающей боль в суставах и земное притяжение, тоже любовался небесной иллюминацией. Единственное, что выдавало участие некроманта в попойке – это то, что для сохранения равновесия он все-таки опирался подбородком на рукоять выставленной перед ним катаны. Звездный свет остро отражался в светлых глазах, остальное оставалось в тени – черное на черном, плоский силуэт на стенке за новогодней елкой. Оболочка…
Я с трудом разлепил губы и, после некоторого усилия, умудрился сложить внятную фразу:
– У вас правда нет души?
– Почему же, – ответил он, не отрывая взгляда от созвездия. – Есть. Только я держу ее отдельно от всего остального.
Он постучал кончиками пальцев по ножнам катаны.
– Б… больно было?
– В смысле?
Он наконец-то соизволил взглянуть на меня.
– Ну, когда ее вытаскивали? Или вы не помните? Маленьким были?
В моем помраченном состоянии мне представилось что-то вроде сильно извращенного обряда обрезания: хватают, значит, младенчика из люльки, ножиком чик-чик – и того…
Иамен скептически хмыкнул.
– Вытаскивали? Это кто вам такую жуть поведал?
– Ли, – икнул я. – Бли… Блисица.
– Блисица не в курсе. У блисицы слишком романтизированное представление обо мне. Я сделал это сам. И отнюдь не младенцем.
– За… зачем?
Некромант пожал плечами.
– Зачем, зачем. Затем. Потому что она мне мешала. Мешала принимать кой-какие решения – которые, как мне по молодости и глупости казалось, существо с живой душой принять не вправе. Потом, правда, обнаружилось, что у существа вовсе без души прав еще меньше. Что прав нет вообще. А есть лишь возможность и готовность отвечать за содеянное. И еще есть страх. Очень большой страх, и лишь он способен удержать…
Тут некромант замолчал. Добрая волшебница Стелла овеяла ночную деревушку ароматом сонного луга и недалекого болотища. В зарослях сирени за домами зазвенел соловей.
– И вы решили…
Договорить я не успел – потому что с пением соловья опять зазвучал у меня в ушах противный осенний мотивчик, и даже пара сухих листьев прибилась к валявшимся на крыше бутылкам. Я поспешно сделал глоток. В горло хлынула мерзкая, сивушными маслами отдающая водяра. Желудок возмущенно содрогнулся – но проклятая музыка отступила. Отдышавшись и откашлявшись, я просипел:
– Мне что теперь, всю жизнь на горилке сидеть?
– Нет. Я же вам говорил – только эту ночь.
Эта ночь казалась бесконечной. Медленно, медленно шагал по небу Охотник. Крутились у ног его звездные псы, крутились и не находили добычи.
Я оперся о локоть и снова посмотрел на Иамена. Некромант задумчиво провожал взглядом слетающие с крыши осенние листья. Конечно, никаких листьев на самом-то деле не было, не в расцвете недоросля-июня. Листья сыпались из меня.
Там, на холме, меньше двадцати часов назад… В ликующем солнечном свете, под говор молодого ясеня, лицом к лицу с приготовившейся сожрать нас армадой – я вполне успел поверить в то, что нам предстоит умереть. Тирфинг пел, грея мою ладонь, пел в нетерпении, предчувствуя последнюю схватку. Стволы танковых пушек медленно наводились на цель – и стало понятно, что не будет никакого боя. Просто учебные стрельбы. Снесут и меня, и некроманта, и ясень, распахают весь речной берег, на радость владельцам дачек на берегу противоположном. То ли еще видала на своем веку Москва-река…