Дети Ченковой
Шрифт:
— Вот здесь, — проговорил Ергуш, подводя Палё к ограде. — Дядя Кошалькуля говорили, отец у меня сильный был. Увел он бычка, а товарищи его и убили… Ты бы мог убить товарища?
Палё остановился, повернулся к Ергушу; пламя свечи озаряло обоих.
— Нет! — горячо проговорил Палё и рукой ударил себя в грудь. — Честное слово, не мог бы!
Укрепили свечу на могильном холме, легли на траву. Мечтали, разговаривали, пока горел огонек. Зашла речь и о комедиантах, которые приехали к ним в деревню и показывают крошечных человечков, а человечки те умеют ходить и разговаривать. Вот
— Попрошусь у мамки, — сказал Ергуш. — Пойдем вместе!
Свеча догорела, мальчики пошли прочь. Глаза, ослепленные светом, ничего не различали, ноги проваливались в ямы, спотыкались. Приходилось держаться друг за друга.
Прекрасен вечер дня всех святых. Так хорошо на душе: ни грустно, ни весело, только тихо так и покойно…
ОБМАН
Вечером следующего дня у корчмы теснилось множество детей: и маленьких, и подростков, и мальчиков, и девочек. Ергуш и Палё Стеранка, зажав в кулаке по два крейцера, пробирались к двери в потоке весело перекликающихся, шмыгающих малышей. В дверях стоял комедиант — высокий, плечистый мужчина с усами и бородой, похожей на козлиную. Он протягивал руку: деньги надо было класть ему на ладонь.
— Давайте деньги! Деньги, деньги! — выкрикивал он басом. — Бесплатно самого попа не пущу!
Палё с Ергушем уселись на лавку. Перед ними было белое полотнище, натянутое на перекладину. А за этим полотнищем… бог его знает, что такое за ним скрывается.
Корчма полна детей. Щебечут, хихикают, шумят, как ручей по камушкам. А вон и Зузка Кошалькуля с Густо Красавчиком; ишь как к нему подлизывается! Так и хочет в глаза вскочить, бесстыжая! На Ергуша только глянула искоса и сейчас же отвернулась, никакого внимания… А Густо Красавчика прямо глазами ест. Ну ладно же, попросишь у меня что-нибудь рассказать!.. Какая-то странная горечь охватила Ергуша, необычайное что-то творилось с ним. Посмотрел на белое полотнище, а оно пустое, ничего на нем нет. Молчал Ергуш, кривил лицо, будто от боли.
Палё заметил: мучает Ергуша девчонка-изменница. Он нагнулся к другу и сказал:
— Неверная она, блоха лохматая! Нечего смотреть на нее. Но пусть знает: на рождество не пойдем петь ей колядки и на пасху ее не окропим!
Ергуш молча головой кивнул. Решил не оглядываться больше на изменницу Зузку.
Когда все дети вошли, комедиант запер двери и зашел за полотняную перегородку. Стал там лампу зажигать. Вечер наступал, в корчме было полутемно. Дети ерзали на лавках, стучали ногами. Вдруг зазвенел колокольчик — конечно, за перегородкой. Дети притихли, стали смотреть с любопытством.
Из-за верхнего края перегородки выглянул крошечный человечек в красной одежде, в диковинной шапочке. Он поклонился и заговорил тоненьким, веселым голоском:
— Добрый вечер, пареньки и девчушки! Сейчас вы увидите, как черт приходил за старой бабой, а она не желала умирать. Сидите тихо и слушайте! Все, что увидите здесь, случилось на самом деле…
Детей пробрала дрожь, мороз пробежал по спинам. Человечек спрятался, и началось действие.
Жила-была
Старуха испугалась черта, спряталась в бочку с медом, оттуда — шасть в перину и выскочила вся облепленная пухом!
Черт охнул, перепугался и убежал. Потом пришел к старухе тот самый человечек, который обращался к публике перед началом. И сказал, что спасет старуху, так как узнал, что идет за нею сама Смерть.
Смерть — страшный скелет в белом саване, с большой косой на плече — действительно пришла. Человек преградил ей дорогу, она коснулась его рукой. Человечек отскочил в сторону и крикнул:
— Ай, щекотно!
И тут-то Ергуш обнаружил неслыханный обман. Он заметил на полотне тени от рук, которые держали человечка и Смерть и приводили их в движение! Порой мелькала за полотном голова комедианта, и похоже было, что это он говорит на разные голоса: за человечка, за старуху, за черта и за костлявую Смерть. И все эти фигуры вовсе не живые, а, наверное, просто деревянные куклы…
Ергуш вскочил на лавку и крикнул:
— Обманщики! Они это руками делают! Давайте деньги назад!
Поднялся шум, крик — будто гуси передрались. Дети кричали, хохотали, топали. Куклы исчезли за ширмой, сбоку выглянул бородатый комедиант.
— Это кто кричал?! — сердито спросил он и, заметив Ергуша, подбежал к нему и выставил за дверь.
Визжали, веселились дети, чуть не лопались от смеха, шум доносился во двор. Ергушу показалось, что среди голосов, насмехавшихся над ним, он ясно различает щебечущий смех изменницы Зузки.
— Ладно же, — сказал он, — этого я тебе не прощу! — Невыразимая злоба охватила его. — Опозорил меня перед всеми, да еще перед ней… Ладно, пожалеешь!
Он машинально искал камень, сам еще не зная зачем. Но руки у него так и чесались, грудь вздымалась высоко, кровь бурлила в жилах. Хотелось драться, разбить все вокруг, отомстить за великую несправедливость.
Выбежал из корчмы Палё, закричал:
— Не спускай! Покажи ему!
Ергуш поднял небольшой плоский камень, прицелился, бросил… Зазвенело стекло, в окне сделалась дыра. Внутри закричали еще громче, как на ярмарке. Ергуш и Палё сорвали шляпчонки — и давай бог ноги! Помчались на Разбойничий Хоровод, летели стремительными тенями.
ЕЛКА
Ергуш и Палё попросили разрешения у лесничего и отправились в лес за рождественской елкой. Взяли топор, пилу и по куску хлеба. Перетянулись ремнями, чтоб ветер не задувал, и двинулись по глубокому снегу.
В горах весь снег испещрен следами. Вот отпечатки лапок длинноухого зайца, а вон — лисички-сестрички. Видно, всю ночь кружили они по этим местам.
Черные голые кусты дрожат на ветру — свистит над ними холодный северный ветер. Грабы и карликовые дубы перешептываются сухими бурыми листьями, еще оставшимися на ветках. Горят алые ягоды шиповника, прихваченные морозом. Их можно есть — они сладкие, как мед. Хороши и ягоды терна, обожженные стужей. И калина ничего на вкус, только чуть горьковата…